– Почему ты играешь здесь?
Девочка вздрогнула и исподлобья глянула на нежданную собеседницу. Низкий рост, цветастая курточка, аляповатый вязаный шарф и бежевая меховая шапка, из-под которой неопрятно торчат влажные от пота короткие темные пряди.
Рида смотрела прямо на незнакомку и не отводила глаз. Живой интерес и ничего более.
– Мертвецы не задают глупых вопросов, – фыркнула она в ответ, откладывая смычок в сторону.
– Оу, – протянула Рида, – очень остро! Было бы еще умно…
Ее одарили раздраженным взглядом.
– Ты мешаешь мне заниматься.
Смычок ударил по струнам, извлекая глухой и особенно громкий в кладбищенской тишине звук. Явно отказываясь чувствовать себя незваной гостьей, Рида поморщилась и подошла ближе, разве что не подсаживаясь.
– А ты не отвечаешь на мой вопрос, – она безразлично пожала плечами. – Ни один человек в здравом уме не попрется просто так в холодину на заброшенное кладбище. Тем более – для занятий музыкой.
– Только что ты назвала себя ненормальной, – беззлобно усмехнулась девочка.
– Ну… – голова в бежевой шапке чуть склонилась к плечу, – мне тринадцать. Бабушка говорит, что все тринадцатилетки странные.
– Вот как? Это все меняет!
– И все же, почему ты тут? – она села рядом и наклонилась вперед, заглядывая в серые глаза собеседницы. – Ни в специальной школе, ни дома… а тут.
Юная виолончелистка отвела глаза, пробубнив «Это не твое дело!». Но должной реакции не последовало: на нее все так же испытывающе смотрели.
– Это сложно, – холодно отозвалась она.
– Ну, с утра я была достаточна умна, чтобы понимать человеческую речь, – насмешливо улыбалась Рида.
– Я просто хотела побыть одна.
– Попроще местечко не пробовала найти? Парк там, заброшка… – музыкантка бросила на нее испепеляющий взгляд.
Девочка примирительно подняла руки и замолчала, но уходить не собиралась. Она просто сидела и болтала ногами, как ни в чем не бывало. Будто не она сейчас выпытывала у незнакомого человека детали личной жизни. Она будто излучала спокойствие. Которого никогда не было в жизни юной виолончелистки. Слишком искренняя, слишком открытая… Незаметно для себя она и сама начала открываться:
– Надоело, что родители трясутся надо мной, как над дорогой хрустальной вазой, – тихо говорила она. Собеседница не реагировала, хотя было видно, что она слушает. – Я не маленький ребенок. Но они никогда не слушают. Самое дорогое и самое безмолвное, – ее голос затихал еще больше. – Когда они уже поймут, что я – не их билет в счастливую жизнь… – слова перебивались едва сдерживаемыми слезами. – Что мной нельзя просто распоряжаться, как захочется! – неожиданно громко произнесла она и тут же осеклась.