– где Вронский не уезжает на войну, а остаётся у постели больного сына.
«Герой нашего времени» – но без
Печорина, будто он стёр сам себя из истории.
«Допиши, – шептала Мария Абрамовна, – как должно было быть».
Я представил её: сухонькую старушку, которая разговаривала с книгами, как с
пациентами, гладила их корешки и ставила диагнозы: «Этот роман болен несбывшейся развязкой», «А этот – страдает от недописанных диалогов».
Я написала, что Родион становится… библиотекарем. Сестра хрипло рассмеялась.
– Психиатр тогда орал: «Это бред!» А Мария Абрамовна наклонялась ко мне так близко, что я чувствовала запах старой бумаги, и шептала: «Нет, это альтернативный канон».
Чёрные чернила, чёрный юмор
Однажды она украла у врача ручку.
Дописала в своей карте: «F20.1 – гениальность в стадии обострения». Глаза её блеснули, как лезвие. – На следующий день мне увеличили дозу галоперидола.
Но в тетради остался след той ночи – каракули на полях, будто кто-то пытался вырваться за пределы строк. А в углу, мелко-мелко, как тайный знак: