Но она простирается дальше. Столь же насмешкой над истиной является представление государства и права как чего-то человеческого, а значит, ошибочного и греховного. Они – создания нравственного духа. Они не порождения инстинкта и стремления к власти. Это, возможно, подходит к пчелиному улью. Но так же, как математика не пробуждается в их постройке к научному знанию и не становится духовно живой, так же мало можно распознать дух щуки и государства в тех образованиях инстинкта! Инстинкт противоречит истине в отношении этики. Нет иной нравственности, кроме той, что воплощена в праве и государстве.
Если религия утверждает, что она есть нечто иное и особое, то она умаляет те отношения, которые сама имеет и поддерживает с правом и государством; более того, она выходит за рамки практического интереса разума и утверждает себя как науку, хотя, конечно, не выдаёт себя за таковую. Тем самым её притязания и возражения становятся несостоятельными, ибо она не есть наука. Только логика делает знание наукой. И только этика, в связи и на основе логики, делает возможной нравственность согласно основному закону истины.
Прежде чем мы продолжим рассматривать почти неисчерпаемое значение этого основного закона истины, мы должны, наконец, обратиться к определению и освещению самой связующей методы. Мы знаем её из логики. И когда мы захотели сопоставить квинтэссенцию логики с новой истиной, мы назвали её чистотой. Чистота делает логику логикой чистого познания. Она обосновывает учение идеализма. Она есть творческий метод Платона. Но и здесь связь между логикой и этикой очевидна.
Конечно, Платон в чистом созерцании, как прозрении, особенно действенно применил чистоту к математике, и она сохранилась в ней вплоть до названия; но само чистое созерцание возникло из телесных и душевных очищений, которые орфический круг превратил в заботу о душе. Таким образом, чистота имеет нравственное происхождение. И это происхождение она сохранила не только у Платона, но и там, где в новой философии появляется чистое, оно, хотя и относится прежде всего к интеллекту, должно быть направлено на волю и нравственность. Так истина основывается на чистоте. Так чистота раскрывается в истину.
Чтобы теперь применить чистоту в этике, мы прежде всего вспомним, что она означает в логике и что способна совершить. Прежде всего, она освобождает нас от предрассудка вещей; от ложного начала с вещами, против которого уже предостерегал Декарт, оживляя чистое мышление. Данность вещей не должна нас обольщать, будто она образует неизбежно правильное начало исследования; будто необходимо непременно связываться с этой данностью как с неизбежной достоверностью.