С изменением, возможно, примиряется противоположность. Поэтому противоречие не должно притупляться до противоположности. Противоположность, возможно, способна и даже должна примириться с изменением. Однако чтобы тождество при этом не поколебалось, противоречие должно сохраняться и отличаться от противоположности.
Противоположности, возможно, допустимы, их можно признать в общении и хозяйстве вещей. Но тем яснее должно быть выражено домашнее право мышления: противоречие должно быть изгнано с порога.
И здесь АРИСТОТЕЛЬ господствовал в терминологии. Он отличает противоположное (ἐναντίον) от противоречащего (ἀντιφατικός, ἀντικείμενον). Однако для обоих он использует выражение «противолежащее». В этом снова заключается двусмысленность, ибо «противолежащее» вовсе не обязательно означает «противное». Здесь вновь узнаётся отношение имманентности. И здесь также взгляд не является застывшим формалистическим предрассудком. Ведь из «лежания» возникает движение, а значит, изменение, которое по отношению к бытию удерживает небытие в седле.
Впрочем, это значение «лежания» как предпосылки движения, возможно, является одной из причин, побудивших включить «лежание» в число категорий. Так противоположность была принята как сожитель противоречия. И поскольку со времён ГЕРАКЛИТА весь спекулятивный мир воспевает неустанное движение и лишь неохотно внимает противоречию ПАРМЕНИДА, так и осталось, что с противоречиями обращаются так, будто они – и будто существуют только – противоположности.
ПАРМЕНИД доказал, что он провидец для всей спекулятивной будущности, когда железным резцом высек положение: «Сущее есть. Не-сущего нет». Как ГАМЛЕТ, он сформулировал это: «Быть или не быть. В этом – кризис». Но это сочли спекулятивной крайностью и сухим формализмом. Внутреннюю историю, внутреннюю искренность систем, особенно тех, которые хотели быть ничем иным, как системами, можно проверить по их отношению к этому критическому положению ПАРМЕНИДА.
Здесь бездна логики ГЕГЕля лежит совсем на поверхности. «Однако одним из основных предрассудков прежней логики и обыденного представления является то, что противоречие будто бы не столь существенное и имманентное определение, как тождество; более того, если говорить о ранжировании… то противоречие следует считать более глубоким и существенным… оно же есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в себе самом противоречие, оно движется, имеет побуждение и деятельность». Побуждение и деятельность – для чего? Для истины и нравственности? И для истины на основе математического естествознания? И точно так же для нравственности, без предпосылки исторических условностей в мифологии и религии?