Она тогда успевала подумать:
– Боже, надо придумать хоть что-нибудь, чтобы поговорить с ним прямо сейчас. Сейчас. Ну же. – И нет в этом импульсе никакого рацио. Просто случилось, что кто-то или что-то толкнули ее именно тут и именно к нему.
И выдает:
– Ой, ребят, вы же вроде сидели на первой парте? Мы просто сзади ничего кроме рецепта «Белого русского» не услышали. Поделитесь записями?
Она смутилась до кончиков ушей. Он остановился и без всякого смущения сказал:
– А, без проблем. Скажи только, как тебя найти. Кстати, «Белого русского» я бы попробовал в исполнении преподавателя. Интересно, он пьет со студентами?
Подруга, не успевшая понять, что происходило, растерянно посмотрела на нее и упустила одно нервное «ха».
Она с облегчением улыбнулась. Они обменялись контактами, и он с другом скрылся в лестничном лабиринте.
– Это что такое было? – шипела подруга, оттаскивая ее за руку в конец коридора.
– Да так, не бери в голову. Просто лекция нужна очень.
Краткое отступление. Здесь принципиально важно сказать, что она семь лет назад и она сейчас – два совершенно разных человека. Лежа с ним на кровати в пыльной квартире, она не церемонится ответить любому, кто побеспокоит ее равновесие, оригинальной грубостью, отплатить по закону бумеранга и пренебречь приличием. Все это неизменно сопровождается растущим чувством собственного достоинства и элегантностью дикой кошки. Но, стоя с ним в университетских кулуарах, она ломается от малейшего дискомфорта, боится смотреть другим в глаза и теряется в незнакомой обстановке. Она и за человека-то себя особенно не считает. Поэтому осмелиться заговорить с другим – это прорыв, если не для человечества, то для нее определенно.
Конечно, она выдержала паузу, прежде чем писать ему, потому что тогда так завещала женская мудрость – нельзя выдавать свою заинтересованность. Обращаться к нему нужно как бы «между прочим», вытягивая важность своей персоны на первое место. В конце концов, познакомиться с тобой в его интересах. Правила воображаемого приличия того времени диктовали именно эту политику.
Она держалась ровно неделю, потому что любая игра, заставляющая меняться само ее существо, была обречена. Этого человека нельзя было заставить притворяться. Да, она была напугана по жизни, слаба в кастовых разборках людей, придающих себе излишнюю значимость, зажата и повсеместно напряжена, но абсолютно не способна играть кого-то. Только быть собой.