– Перестанем быть, – подтвердил Вэшш.
– Я в этом особой беды не вижу, – сказал Гаррет. – Лично я. А вот другие не одобрят. И будут глядеть на нас сверху вниз.
– А подумай, каково ей. Породниться с семьей городских задохликов вроде нас. Мы даже коз сами не доим.
Должно быть, выражение лица Гаррета подсказало брату, что черта пройдена, потому что Вэшш примирительно вскинул руки. Что отразилось на его лице, Гаррет не разобрал. Возможно, жалость.
– Мы делаем то, что должны ради дела, – проговорил он.
– То, что должны, – эхом отозвался его брат.
– А поэтому… – Гаррет не знал, что еще сказать.
Встал из-за стола и вышел. От тяжести слегка ломило плечи и скулы. Девчонке – Ирит – не разрешалось покидать дом, то же относилось к ее пожилой сопровождающей, однако когда он вошел к ней в комнату, там оказалась одна только Сэррия. Она собирала в резной каменной вазе букет цветов с широкими лепестками. Заметив вошедшего Гаррета, экономка вскинула бровь, и появилось зловещее ощущение, будто она слышала, как юноша распространялся по поводу чистоты ее крови, даже находясь этажом ниже.
– Я искал ее, – произнес он.
Сэррия вновь занялась цветами, кивая на окно:
– Вы найдете ее за домом.
Гаррет подошел к окну. Ирит вместе со своей дуэньей сидела во дворе на каменной скамейке у грядок. Стояло позднее утро, солнце окрепло, и дневная знойная духота быстро копила злость. К полудню будет настоящая парилка. Ирит что-то перебирала руками. Возможно, сплетала тонкие кожаные шнурки. Он присмотрелся к кудрям ее волос, к широким скулам. Правую бровь пересекал шрам, будто кто-то стер кусочек кожи. Когда из-за забора донеслись звуки улицы – дребезжанье колес по булыжникам, голоса мужчин и женщин, – она подняла голову, осматриваясь, словно ждала обнаружить кого-то или что-то поблизости.
«Я стану твоим мужем до конца дней, – подумал Гаррет. – Буду засыпать – ты будешь со мной. Буду просыпаться – со мною ты. На каждом ужине, на каждом приеме, каждый день, навсегда». Эта мысль отскакивала от его сознания, как дождевая капля от натертой воском рогожи. Полная бессмыслица.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросила Сэррия.
– Нет, я всего лишь… Я думал провести… Не знаю, о чем я думал.
– Мне позвать ее?
– Нет, – сказал Гаррет. – Спущусь сам.
– Как будет угодно.
Когда он вышел во двор, Ирит замерла. Гаррет приближался к ней медленно, точно к собаке, что старался не спугнуть. Лицо Ирит было каменно-бесстрастным, пустым. Дуэнья, шамкая зубами, уставилась в никуда, одновременно и сидя здесь, и отсутствуя.