И в нём живут слепые мрази!
Душа людей как будто умерла,
Сердца затмила злая мгла.
Но ведь не все такими стали,
И в бездне мрака не пропали.
И стоя на краю скалы,
Взирая на безумство мглы,
Они всю низость понимают
И жалким просьбам не внимают.
И я теперь за них держусь,
За счастье каждый день борюсь.
И их потеря словно страх,
Без них возможен только крах.
Всему казалось бы пришёл конец.
Померк добра и радости венец,
И покатилось всё к чертям,
Вокруг убийства, пошлость, хлам.
Но есть надежда, вера, убежденье,
Почти на грани заблужденья,
Что в глубине всей этой тьмы
Любовь былую сохранили мы.
Но вся проблема в том,
Что всё оставим на потом,
И не хватает времени всегда,
И остается лишь нужда.
И может все хотят бороться,
Хотя боятся напороться
На то, что могут не понять,
И в этом мире не принять.
И от проблем нигде не скрыться,
В песок с башкою не зарыться,
И каждый день приносит боль,
И ты не властен, не король.
И всё добытое с трудом
Не растеряешь ты потом.
И чувства стали дороги
Борись со тьмой, их береги.
И ты запомни, что не один,
И ты не сломлен, ты любим!
Живи на зло, иди вперёд…
Душа и сердце не умрёт!
Такие мысли часто приходили мне в голову, особенно когда представлял своё будущее. Что ждет меня впереди? Смогу ли найти свое место в мире, который кажется таким огромным и сложным? Понимаю, что предстоит долгий путь самопознания и поиска своего «я»
Глава 2 Больничные будни и маленькие приключения
Выпускной остался позади, точно выцветшая фотография в альбоме, а до студенчества ещё лежало целое лето – полное надежд и тревог. Но судьба, словно строгий надзиратель, решила иначе: медкомиссия для военкомата отправила меня в областной центр, чтобы разобраться с почками и той проклятой тенью в лёгких, что впервые зашептала о себе перед последним звонком. Сумка собрана, сердце колотится, и вот я уже сижу в машине рядом с отцом. Сто пятьдесят километров пролетели как сон – поля, точно золотые ковры, леса, будто стражи веков, и деревушки, застывшие в прошлом, провожали нас взглядами пустых окон.
Больница встретила меня холодом советских стен – светло-голубые, как выцветшее небо, они давили на плечи. Пол выложен плиткой, точно шахматная доска, где я был пешкой в чужой игре. Мне ещё не стукнуло восемнадцать, и меня определили в детское отделение – шесть коек, несколько подростков и пара малышей, чьи глаза ещё не знали школьных парт. Оформление, ожидание, запах стерильности – всё это обрушилось на меня, как тяжёлый занавес, отрезающий от мира. Палата моя стояла напротив холла, где гудел телевизор, а пост медсестры следил за каждым шагом, точно маяк в ночи.