Так и стояли они, не видя друг друга, пока у Марии Кузминичны весь лук не вышел.
А потом, словно слепые, столкнулись посреди комнаты и замерли так, ничего вовсе не говоря…
Ни золота, ни даже каких захудалых драгоценностей не отнял у проклятого врага Фома Фомич. Экспроприирован им был лишь набор плотницкого струмента по работе необходимого, да рубашка дамская ночная, шелковая, цвета невообразимого и с кружевами повсюду. Вещь по-своему удивительная.
Правда рубашка эта навела Марию Кузминичну на некоторые грустные размышления, ибо оказалась ей не то чтобы даже велика, а просто необъятна, так что было не совсем ясно – она ли за это время так ссохлась, или, добывая с боями трофей сей, Фома Фомич кого-то другого в голове держал.
Оставив вопрос этот до утра необсужденным, сели Бечевкины ужинать и, по свойственной им тонкости душевной, глупые слова иногда роняли, а более ели молча, оглядывая друг друга словно невзначай, ненароком, словно бы нечаянным мельком неестественно блестевших глаз.
Будто только познакомились.
После ужина все в той же скованности залегли они на кроватных возвышенностях и всю ночь балансировали, стараясь вниз не скатиться, и лежали так в большом напряжении, чутко слушая взаимное дыхание.
Но хоть и продержались они так до самого что ни на есть утра, именно в эту ночь неизвестно каким парадоксальным физическим образом и был зачат Никита Фомич Бечевкин.
Богомольная старушка Авдотьевна и подселенец Заслонов
"…Все нехорошо. Абсолютно все. Начиная с жизненных обстоятельств и кончая именем, которым ее соседки именовать изволили. Воистину что же это за имя такое – «Авдотьевна» – отчество и не более того… Но, с другой стороны, в каких таких святцах можно Святого Авдотия найти?.. Конечно, ноне каких только имен от пустоты душевной не натворили – и Трактор тебе, и Гегемон, и Коммуна, и Октябрина… Все дозволено… По нынешним временам вполне может статься, что и канонизируют кого из этих… Все им можно, этим санкюлотам… Да только никогда не было и уж не будет такого мужского имени – Авдотий. Святой Гегемон будет, а Авдотия нет и, значит, само ее существование, как сейчас барышни любят выражаться, – эфемерно…"
С такими невесомыми мыслями ходила богомольная старушка Авдотьевна, урожденная Луиза фон Клаузериц, по пустой квартире и даже не в обиде пребывала, а просто факт констатировала, потому что к имени этому она за годы совдепии уже привыкла, как привыкла, не только не жалуясь на тесноту, а просто не ощущая ее, жить в комнате, которую прежде горничная Настя занимала. "Свинья человек – ко всему привыкает." Почему-то из всего Федора Михайловича эти слова особенно в памяти сохранились, и не только сохранились, а некий надличностный смысл обрели, получая постоянное жизненное подтверждение своей истинности…