Все последнее время был Барсик Фоме Фомичу и Марии Кузминичне словно чужой, потому и не особенно сильно горевали они и даже вроде как бы вздохнули свободно. Но вздохнуть вздохнули, а выдохнуть-то и не смогли, потому как не более чем через неделю после безвременной барсиковой кончины началась война.
Война началась с того, что соседи все на кухне собрались, да начали расчеты за электричество и коммунальные услуги производить. А поделив все с миром и по совести, послали Фому Фомича и жильца нового Николая Кселофоновича на фронт, наказав врага начисто разбить и со скорою победой домой возвратиться, за что проголосовали единогласно и разбежались по магазинам. И лишь только Кляузер, живущий в конце коридора в чулане, как обычно, на массовое это движение никак не отреагировал – страничку перелистнул и вес.
В то самое утро вновь вспомнила Мария Кузминична сон свой, еще в беззаботном девичестве виденный. За минувшие с той норы годы часто она его помнила и всегда думала, что сон этот не простой, а со значеньем, да все никак что-то он к окружающей действительности до конца не прикладывался. А тут вот, стоя в сосредоточенности за солью, поняла она вдруг, что – вот оно, вот оно сбывается все то нехорошее, что, как видно, всю жизнь ее сознательную над ней, да над семьей ее висело, времени своего дожидалось.
Сон тот был темный и показывалось в нем, как стоит она в очереди, а очередь та словно конца-краю не имеет, незнамо где начинается-кончается и редкость какую дают или так все стоят тоже доподлинно неизвестно, хотя и не уходит никто. Долго Мария Кузминична в том сне в очереди стояла, казаться уж начало, что вроде всю жизнь, а очередь никуда и не продвигается, а только с ноги на ногу мнется-переминается – так за все время лишь метр какой и выгадали. И когда уж совсем жизнь вроде бы кончаться стала, Мария Кузминична, а во сне своем, который в молодости происходил, просто – дева Мария, сказала женщине в синем платке, которая за ней стояла, что скоро вернется и вперед пошла.
И вот идет она вдоль очереди этой, а в ней все женщины, женщины стоят и чем дальше все больше седые, да старенькие совсем. Долго шла она, ноги в кровь сбила, а потом и ботинки стоптались, в прах обратились, но все шла она и шла, ног уже под собою не ощущая и уж совсем думала сил не хватит, да тут вроде и конец очереди развиднелся. А очередь та оказывается от здания маленького такого отходит. А здание то – странное – мавзолей не мавзолей, а что-то со смертью, да с горем народным связанное И заходят в то здание женщины – кто сам идет, кого уже под руки ведут, а оттуда, из здания этого, не выходит никто, словно в бездонной бездне исчезают.