Если для семьи, как для ячейки общества, и лично для Фомы Фомича прозрения эти могли иметь нежелательные и далекоидущие последствия, то Мария Кузминична получала от них одну только сплошную радость и удовольствие, поскольку за ужином Фома Фомич рассказывал ей все, что провидел в обеденный перерыв, а как спать время подходило, так бормотал он про все прозреваемое им в данный момент и, по просьбе Марии Кузминичны, даже иногда в магазины заходил и, если мог сквозь очередь протолкаться, говорил что дают и почем.
В основном из-за цен этих крошечных, никакого соотнесения с нынешними тыщами не имеющими, а еще из-за странных и часто просто нерусских, африканских каких-то названий улиц, не верила Мария Кузминична, что Фома Фомич истинное будущее прозревает. Ой, не верила болезному. Однако удовольствие получала преогромное и втайне подумывала записывать все слышанное для потомства и так просто, потому как больно уж складно Фомка слово к слову ладил. Но с записями, слава Богу, ничего не вышло – ночью темно, а за ужином Фомка смотрит не в будущее, а на стол.
Так что никогда потомство не сможет увидеть себя глазами Фомы Фомича Бечевкина, воина-освободителя, столяра пятого разряда, обыкновеннейшего, немного контуженного человека.
Да может это и к лучшему.
Уж и Новый год по причине непривычного обилия пищи прошел в сплошном и непрекращающемся прозрении, во время которого был просмотрен парад на Красной площади, произведший на супругов неизгладимое впечатление. Одно только в прозрении этом было нехорошо – никак Фома Фомич не мог разглядеть, кто на Мавзолее стоит, а все, кроме одного, лики, что на ГУМе висели, реального названия пока что не имели никакого. Но в остальном все было прекрасно.
Так прошел новый год.
Уже Никита Фомич достиг небывалого для своего возраста размера в 12,5 миллиметров и продолжал расти и мужать в прямом смысле этого слона.
Уж и Мария Кузминична, а спустя полторы недели и Фома Фомич прознали о возможном увеличении их семьи и устало возликовали по этому поводу.
И вот тут-то, когда Никита Фомич был уже около двадцати миллиметров, случилась на работе у Фомы Фомича пренеприятнейшая история, частично перевернувшая устоявшееся положение вещей.
Всем была хороша работа эта – и близостью, и коллективом, и зарплатою, и профилем своим для домашнего хозяйства полезным. И все трудящиеся там понимали, что воистину хороша работа эта, и потому старались во всю мощь своих производительных сил, так что перед тем, как пересажали половину, хотели прищепки их на экспорт в Монголию, в обмен на мясо отправлять…