Дорога вильнула вправо, стала узкой и неровной. Совсем скоро Синди остановилась у нужного дома, окруженного высоким забором. И опять веселые солнечные зайчики догнали ее и заплясали на зеленой лужайке перед входом.
– Расскажи ей обо всем, не стесняйся, – сказала подруга, посоветовавшая обратиться к астрологу.
– Да, конечно. Иначе, какой смысл с ней встречаться.
Вставить рассказ про Идоли.
Синди легонько надавила на металлическое кольцо: послышался мелодичный звон и следом чьи-то шаги. Дверь открылась.
– Добрый день, – смущенно произнесла Синди, – я от Идоли.
– Добрый день! Она предупредила о вашем приезде. Проходите. Меня зовут Мэгги. – Хозяйка опять улыбнулась и провела гостью в дом. Предложила отдохнуть и выпить по чашечке чая с дороги. Странное чувство покоя и безопасности исходило от незнакомой женщины, как будто Синди оставила за порогом чужого дома тревожные мысли.
Чай с привкусом душицы, мягкие тона мебели, глубокие кресла, разделенные журнальным столиком, и мягкая улыбка рассеяли волнение гостьи.
– Давайте еще раз знакомиться. Год, число, месяц, время и место вашего рождения.
– Четырнадцатое января 1949 года. Родилась в Бельгии. В Ваттерсхее, времени не знаю.
– Составим вашу натальную карту.
Синди робко задавала вопрос за вопросом и кратко записывала ответы, чтобы обдумать их позже.
Астролог неторопливо предсказывала возможный ход событий, абсолютно ничего не советуя, только перебирая факты прошлого, настоящего и будущего. Когда вопросы закончились, хозяйка закрыла натальную карту и произнесла:
– Пришла пора.
– Пришла пора, – эхом повторила Синди и перед глазами ожили дни юности.
Она увидела себя. Ту, какой была много лет назад. И выросла в поселке, выросшем на печали и воспоминании пришлых людей. Синди видела себя: несуразную, стеснительную. Мать удивленно смотрела на нее, словно чужая девочка забрела нечаянно к ним. В той жизни все у Синди все начиналось с «не». Небольшой дом, где она выросла, снаружи казался нелепым: часть стены красного цвета, часть желтого, как будто на строительство не хватило одинаковых кирпичей; небольшие подслеповатые окна, пристально вылупившие на улицу свои глазницы, соломенные крыши, по которым плясало летом огненное солнце и дрожал иней в зимние месяцы. Порой из них выглядывали детские рожицы, чумазые, словно они, а не отцы их вернулись из шахт, где долбили каменный уголь. Вечерами тусклый свет окрашивал улицу в цвета дешевых штор, ярких, как оперенья попугаев. Благородные цвета стоили дорого и женщины выбирали то, что по карману и шили все, что необходимо. Иногда шторы и наволочки казались комплектом, дополненным еще и кухонными полотенцами. Короче, жили и не тужили, пытаясь приспособиться к неприхотливой действительности. Каким образом сюда занесло разномастное население, никто не знал и знать не хотел: зачем чужие истории, когда своих хватает через край. Да и опасно было совать нос в чужие дела. Поэтому одинаково корпели и марокканцы, вырывшие Альберт канал, и греки, и горластые итальянцы: их объединяло одинаковое клеймо: клеймо чужака. Из скособоченных домов ветер выдувал не только тепло из комнат, но и из людских сердец. Люди становились половинчатыми, уродливыми, непонятно какими. Они стремились в счастливую жизнь и никак не могли поймать за хвост удачу. Птицу своего счастья, подраненную больной фантазией, страхом и бегством от своей земли. Вскоре район чужаков стал своим на административной карте города и на учете в городской администрации. Рождались дети, похожие на бельгийских ребятишек по манерам поведения, по выговору нидерландского языка и совершенно различные по менталитету. Но каждый ребенок уже получал навыки, необходимые для этой странной среды. Вечерами казалось, что дома поднимаются вверх от крепких ароматов различной пищи, но в том сгустке самой стойкой был запах итальянской пиццы, которую пекли в самодельной печи, выложенной под навесом на улице. Синди часами могла смотреть, как женщины месили послушное тесто, растягивали края в разные стороны, накладывали сверху начинку из сыра и томата с листочками базилика и ловко отправляли в печь. Добродушные итальянки, распаренные жаром печи, улыбались девочкам и иногда даже угощали пиццей. Вкуснее той пиццы Синди не доводилось есть во взрослой жизни даже в самой Италии.