Держала хозяйка его в строгости. Кормила сытно, но лишнего не позволяла.
Вся остальная толпа звала его дядя Митя, а фронтовики просто Митькя.
У дяди Мити, как и у каждого фронтовика были свои слабости. Он любил выпить и подраться. Что выяснилось вскорости после того, как его подлечили на курином мясце, яичках, творожке, сливочках, молочке, домашних пирожках, борще с наварчиком, картошечке в сливочках, блинчиках в сметане, варениках с картошечкой, творожком, паслёной, пирожках с ливером, на шкварочках и топленом сале, но самогоночку он получал только по праздникам – рюмочку, больше ему не позволялось, так как Нюра его держала в строгости.
Поправившись, дядя Митя начал ходить на охоту, на рыбалку, заниматься хозяйством. Но был он все же, как птица в клетке, поскольку имел широкую, разухабистую душу. Эта душа находила свое самовыражение только тогда, когда он играл на гармошке.
Однажды тётя Нюра поехала в город продавать масло домашнее, яйца, смятану, творожок, курочку зарубила… И вместе с потрошками повезла всё это. Не забыла она и карасиков, которых рано утром наловил дядя Митя в реке Таволожке. Караси там водились крупные, золотистые. О рыбалке надо бы рассказать отдельно: как с бреднем лазили, какие уловы были – мешками!
Но впопыхах тётя Нюра забыла закрыть погребицу с харчем на замочек. А дядя Митя загрустил. Потому что был в душе артистом. И ему не хватало общественного признания.
У него созрело решение. Он увидел сливки, сметану и решил сначала помочь своей Нюре. Он пошёл на местный рынок и продал там и сливки, и сметану, и оставшееся масло. У него оказались денежки, до которых его не допускали. С искушением он не смог справиться. И загулял. Душа русская!
Купил чистой хлебной водочки, хорошо поддал. Сел на прилавок из слег, задумался, закурил свою трубочку. Щедрой рукой угощал леденцами ребятишек… А потом присел возле магазина с гармошкой. Развернул меха и запел:
– Напрасно старушка ждёть сына домо-о-ой!
Ей скажуть, – она зарыдаить…
Старая ушанка-треух в такт музыке радостно болталась у него на голове. Распущенная набок, а ухи развязанные мотались во все стороны. На ногах валенки на босу ногу, которые он носил постоянно и говорил:
– Эт у меня с войны привычкя, всё своё держать при сабе.
От старой его гармошки стало вдруг как-то всё по-другому.