«Я ничего не сделал… – мысль звучала как оправдание перед самим собой. – Но теперь… теперь я должен сделать больно. И предать ее доверие. Ради „блага всех“. Ради этих проклятых правил».
Чувство глубочайшей несправедливости смешивалось с гнетущим чувством вины. Он не хотел причинять боль Анне. Теперь это было неизбежно. И больнее всего было осознавать, что он причинит эту боль не как враг, а как человек, который… который чувствовал что-то к ней. Что-то теплое, тревожное, запретное. И это «что-то» теперь должно было быть похоронено заживо под грузом должностных инструкций и страха за карьеру. Он толкнулся от стены и пошел по коридору, не зная куда, чувствуя себя не учителем, а узником, только что получившим суровый приговор. И этот приговор означал, что отныне каждый его взгляд в сторону Анны Марковой будет преступлением.
Глава 7: Реакция родителей: Гроза над семейным очагом
Вечер в квартире Марковых висел тяжелым, гнетущим покрывалом. Обычные звуки – шипение сковороды на кухне, мерное тиканье часов в гостиной – казались сейчас неестественно громкими на фоне тяжелого молчания. Анна сидела запертой в своей комнате, прижав ухо к двери, сердце колотилось как у пойманного зверька. Она знала, что буря уже разразилась. Знание пришло со звонком классной руководительницы, Людмилы Сергеевны, которая «деликатно», но недвусмысленно намекнула маме, Елене Викторовне, о «нездоровой атмосфере» вокруг ее дочери и «неуместных слухах» касательно учителя физики.
Елена Викторовна Маркова: Женщина сорока пяти лет, с лицом, еще сохранившим следы былой мягкой красоты, но изборожденным сеточкой усталых морщин у глаз. Работа бухгалтером в небольшой фирме высасывала силы, но главной ее заботой была семья. Сейчас она стояла на кухне, механически помешивая суп, который вот-вот должен был убежать. Руки ее слегка дрожали. Внутри бушевали противоречия.
«Анечка… Боже мой, Анечка… – мысль билась как птица о стекло. – Влюбилась? В учителя? Ну конечно… В ее возрасте… Но почему именно он? Взрослый мужчина,…» Стыд за дочь смешивался с острой материнской болью и страхом. Она вспоминала свою первую, такую же запретную и мучительную влюбленность в школьного художника. Тогда все обошлось слезами и забыванием. «Но сейчас… слухи! Весь класс! Как ей теперь в школу ходить? И этот учитель… Алексей Сергеевич… Что он ей наговорил? А если он…» Ледяная волна страха охватила ее при мысли о возможных домогательствах, о которых так любили смачно сплетничать. «Нет, не может быть… Людмила Сергеевна сказала – слухи, никаких фактов… Но огонь без дыма?»