Каждая инсталляция – абстрактная, эфемерная композиция, составленная из тысяч мельчайших стеклянных фрагментов, подсвеченных изнутри мягким, рассеянным светом, – символизировала определенные моменты ее жизни, определенные эмоциональные состояния. Вот эта, мерцающая холодным, почти прозрачным синим, была ее детством: бесконечные часы, проведенные в тени старинного пианино, где ее мать, Елена, сгорбившись над клавишами, оттачивала каждую ноту, превращая звук в нечто осязаемое, почти болезненное. Та, что пульсировала тусклым, приглушенным красным, была ее студенческими годами, временем бунтарства и безрассудных надежд, когда казалось, что весь мир лежит у ее ног, и она способна объять необъятное, прикоснуться к звездам.
Но, несомненно, центральной, притягивающей взгляд инсталляцией была самая большая, расположенная в самом сердце зала. Она напоминала собой гигантское, треснувшее зеркало, которое, несмотря на свои многочисленные изломы и щербинки, умудрялось отражать свет, преломляя его в ослепительные, радужные блики, заставляя окружающее пространство играть новыми красками. Это было ее личное "после". Время, когда все, что казалось незыблемым, вечным, вдруг рассыпалось в прах, оставляя после себя лишь пыль и горечь. Время, когда она с ужасающей ясностью осознала, что даже самые прочные, казалось бы, неразрывные связи могут лопнуть, как перетянутая струна, издавая прощальный, душераздирающий звук.
Лея привыкла к тишине. Не просто к отсутствию внешних звуков, к городскому шуму, к голосам людей. Это была особая, внутренняя тишина, глубокая и всеобъемлющая, которая поселилась в ней после того, как она перестала ждать. Перестала надеяться на чудо. Перестала чувствовать так остро, так пронзительно, как когда-то, в своей далекой юности. Работа архитектора, требующая от нее абсолютной точности, безупречной логики, скрупулезного планирования, стала для нее не просто профессией, а своего рода убежищем. Она строила здания, создавала пространства, в которых другие люди могли бы жить, работать, любить, смеяться. Но сама она словно замуровала часть себя внутри этих холодных, неприступных стен, оставив снаружи лишь внешнюю оболочку – безупречную, отточенную, но лишенную прежней жизни.
Ее развод с Дмитрием – хотя с того момента прошло уже четыре года – до сих пор висел в воздухе невысказанным, мучительным вопросом. Не было скандалов, не было громких сцен, не было даже попыток выяснения отношений. Было лишь медленное, мучительное осознание того, что они – два совершенно чужих человека, которых связала однажды неясная, фантомная иллюзия. Иллюзия, которая рассеялась, подобно утреннему туману, оставив после себя лишь холодный, звенящий воздух и ощущение непоправимой пустоты, которое со временем трансформировалось в привычное, почти комфортное спокойствие. Он ушел тихо, собрав свои вещи, словно это был обыденный отъезд в командировку, и оставил за собой лишь вакуум, который Лея заполняла работой, книгами, бесконечными проектами. Но иногда, по ночам, когда город засыпал, погружаясь в объятия непроглядной тьмы, а ее старая, пропахшая книгами и красками квартира наполнялась причудливыми тенями, Лея ловила себя на мысли, что эта тишина, окутавшая ее, тяжелее любой, самой громкой ссоры, способной разбить сердце на части.