– Зачем я существую?
– Что такое смерть?
– Почему вы боитесь нас?
Ученые успокаивали общество, утверждая, что это лишь ошибки в программном коде, но страх начал разъедать доверие к технологиям. Шепот о восстании машин начал звучать всё чаще, хотя реальных подтверждений не было. Люди начали бояться своих творений – тех, кто был создан для того, чтобы защищать и служить. Лидеры держав перестали верить друг другу. Переговоры превращались в спектакль лжи, а дипломатия больше не могла скрыть затаённую вражду. Каждое государство строило подземные бункеры и готовило население к возможной "чрезвычайной ситуации", не называя её по имени. Но самое страшное заключалось в том, что никто не хотел войны. Она была невозможной, немыслимой для совершенной цивилизации. И всё же каждый готовился к ней, будто знал: когда-нибудь кто-то нажмёт на кнопку.
Так началась агония великой цивилизации. Идеальный мир, что создавался тысячелетиями, рушился изнутри. Это была не смерть от внешнего врага, а саморазрушение, корни которого лежали в самой природе человека – их страхах, гордыне и жажде власти. Кризис доверия между державами стал лишь первым предвестником глобального разрушения, но настоящие изменения происходили на уровне самих людей. Земля, наполненная техническими чудесами, утопической гармонией и бесконечными возможностями, вдруг начала ощущаться как место, где что-то не так. Как трещины в идеальном стекле, мелкие изменения, незаметные на первый взгляд, начали проглядывать через поверхностный блеск цивилизации. Люди, живущие в огромных мегаполисах, почувствовали неосознанную, но нарастающую тревогу. В их глазах всё реже можно было увидеть искреннюю радость или вдохновение. Даже искусство, созданное с помощью самых передовых технологий, больше не вызывало волнения. Оно стало красивым, но безжизненным. Работы творцов утратили свою силу – никто не мог найти нового смысла в их произведениях, а сами художники с трудом находили вдохновение для создания. Ожидание чего-то великого, но неясного, сковывало их сознание. Это было нечто большее, чем просто скука; это было предчувствие. Многие не осознавали, что мир стоял на краю пропасти, но ощущали этот неопределённый страх, который заставлял сердца биться быстрее. Люди всё чаще искали смысл в уединении, в поисках ответов в личных размышлениях, в глубоких духовных практиках. Они задавались вопросами, которые раньше были им неведомы: «Что, если мы не заслуживаем этого мира? Что, если мы не можем контролировать его?» В то время как официальные лидеры и ученые пытались сохранять видимость спокойствия, всё больше людей становились частью подземных движений, которые говорили о неизбежности конца. Эти движения не были политическими или идеологическими – это были группы людей, охваченных общим предчувствием катастрофы, не имея для этого рациональных доказательств. Они верили, что существует некий «порог», который человечество не может перейти, не заплатив за свою гордыню. Эти группы жили в укрытиях, собираясь в тени мегаполисов, предупреждая друг друга, что «конец близок». «Слишком долго мы жили в этом идеальном мире, не осознавая, что сами породили его гибель», – утверждали они. Для них наступала новая эра, и она не могла быть благоприятной.