После краткой помолвки последовала зимняя, вопреки традициям, свадьба. Миссис Бревурт, как ни старалась, не смогла добиться, чтобы они подождали хотя бы до ранней весны. Подобным же образом, когда дело дошло до свадебной церемонии и приема, ее возмущенные возгласы пропали втуне. Бенджамин и Хелен поженились в гостиной, где впервые заговорили друг с другом, в присутствии лишь Кэтрин Бревурт и Шелдона Ллойда, который, судя по всему, был рад развеять любые слухи о его прежних попытках приударить за невестой. Все немногочисленные гости, приглашенные на обед после церемонии, были из числа друзей Кэтрин и Шелдона. Едва стало известно о помолвке, Хелен почувствовала, как все они переменили свое отношение к ней. Прежде люди, пытавшиеся как-то преодолеть дистанцию, что она установила между собой и миром, делали это довольно бесцеремонно. Теперь же такая дистанция сделалась явным символом ее нового положения. Люди преодолевали эту пропасть на цыпочках, пытаясь каждым своим неуверенным шагом убедить себя, что им действительно позволено к ней приближаться. Ее молчание, часто принимавшееся за застенчивость или надменность, теперь, как она видела, стали относить на счет ее нового положения, а неумение скрыть скуку сделалось вдруг признаком утонченной отстраненности – такой важной персоне не пристало проявлять интерес к чему бы то ни было. Все от нее ожидали и даже жаждали, чтобы она внушала трепет. Но только на свадебном обеде, на котором она впервые предстала как миссис Раск, она почувствовала в полной мере то ханжеское подобострастие, которое отныне должно будет окружать ее всю оставшуюся жизнь.
Следующим утром молодожены встретились за завтраком, не проронив почти ни слова. Хелен взглянула с облегчением на мужа по другую сторону стола и прониклась уверенностью, что может не опасаться физической или душевной боли, если все их ночи будут такими, как эта. Бенджамин, почувствовав на себе ее взгляд, разбил яйцо с особой бережностью, пытаясь скрыть, что пребывал в том же смятении и смущении, как и выходя из спальни жены.
Их не прельщала идея свадебного путешествия, но Бенджамин все же взял двухнедельную паузу в работе, чтобы они могли провести краткий медовый месяц у себя дома. Надо заметить, что сам хозяин знал свой дом ненамного лучше, чем его молодая жена, поэтому им было чем заняться. Перед домом с утра до вечера слонялись репортеры, и некоторые ставили на другой стороне улицы камеры на штативах, надеясь запечатлеть молодоженов в одном из окон. Хелен с Бенджамином бродили по комнатам, строя туманные, сомнительные планы на их счет. Так они дошли до третьего этажа. Осмотрев малую гостиную, кабинет и несколько спален, они остановились посреди коридора – этакого туннеля из дерева и дамаска, усиливавшего каждый звук, но приглушавшего их голоса. Бенджамин сделал попытку увести Хелен от двери в конце коридора, сказав, что туда им лучше не заходить. Хелен склонила голову набок и прищурилась: это еще почему? Бенджамин сказал, что это боковая дверь в его контору, и замолчал. Хелен не сдержала чуть напряженного вздоха. Бенджамин отвернулся от двери и сказал, что ему бывает трудно выйти оттуда. Тем не менее Хелен обошла его и, открыв дверь, увидела одно из самых просторных помещений во всем доме, задуманное, чтобы впечатлять и поражать, но не достигавшее этой цели, поскольку все там выглядело неживым и нетронутым. Да, комната поражала размерами, но в ней не было ни бумаг, ни папок, ни пишущих машинок, ни иного несомненного признака работы. И возникало это впечатление не просто потому, что все там было таким убранным, а потому, что там по большому счету было нечего убирать. Сначала Хелен не могла понять, что же это за контора, из которой Бенджамин, по его словам, с трудом мог выйти, а потом заметила в укромном уголке, возле камина размером с беседку, стол, а на нем – телефон и стеклянный колпак, накрывавший устройство наподобие часов или барометра, и догадалась, что это биржевой телеграфный аппарат, так называемый тикер. Ковер перед ним был протерт до основы.