Они обменялись любезностями довольно скованно. В повисшей тишине они одновременно переступили с ноги на ногу. Бенджамин извинился и указал на софу напротив окна. Присев, они почувствовали бо́льшую неловкость, чем когда стояли. Из темной глубины окна на них глазели их притопленные отражения. Бенджамин сказал Хелен, что слышал от миссис Бревурт о ее путешествиях. Хелен медленно провела носком туфли против ворса ковра, оставив на шелке слабый след. Бенджамин, похоже, понял, что она не станет отвечать без крайней необходимости. Помолчав немного, он стал рассказывать ей, что никогда по-настоящему не путешествовал, даже не покидал Восточного побережья, но, чувствуя, что выражается неясно, то и дело поправлял себя и наконец замолчал, словно решив, что Хелен, чей взгляд прерывисто блуждал по комнате, не слушала его сбивчивых объяснений.
Хелен стерла след с ковра, проведя туфлей в обратном направлении. Бенджамин посмотрел на нее и перевел взгляд на окно.
– Я.
Когда пауза слишком затянулась, она повернулась к нему, ожидая продолжения. Черты его лица заострились: он страдал от неспособности высказать свои мысли.
В следующий миг, все так же сидя в глухом полумраке, Хелен поняла, что мама своего добилась. Ей стало совершенно ясно, что Бенджамин Раск женится на ней, если она согласится. И тут же решила, что согласится. Потому что поняла, что он был, по сути, одиночкой. В его безмерном уединении она найдет свое – и вместе с тем свободу, в которой ей всегда отказывали властные родители. Если его одиночество добровольно, он будет просто игнорировать ее, а если нет, то будет признателен, найдя в ней приятную собеседницу. В любом случае она не сомневалась, что сумеет найти подход к такому мужу и обрести долгожданную независимость.
Близость может стать тяжким бременем для тех, кто впервые переживает ее после долгой жизни в гордом одиночестве и внезапно понимает, что до сих пор их мир был неполон. Обретение блаженства неотделимо от страха лишиться его. Эти двое сомневаются в своем праве возлагать на кого-то ответственность за свое счастье; они тревожатся, что любимому их благоговение докучает; они боятся, что томление исподволь исказит их черты. Вот так, под воздействием всех этих забот и опасений, они замыкаются в себе, и новообретенная радость общения оборачивается более глубокой формой одиночества, когда они уже решили, что оставили его в прошлом. Подобный страх Хелен почувствовала в муже вскоре после свадьбы. Зная, что беспомощность может перерасти в скрытую злобу – известно, что тот, кто себя недооценивает, в результате станет обвинять других в своей несостоятельности, – она делала все возможное, чтобы развеять тревоги Бенджамина. И даже если забота о его спокойствии означала в итоге гарантию ее собственного, мотивы Хелен были не совсем эгоистичными. Она искренне прониклась теплотой к Бенджамину и его тихим привычкам. Но, будучи сама по натуре тихоней, она с трудом находила нужные слова, верные жесты или хотя бы подходящие обстоятельства для выражения своих добрых чувств, которые (и в этом, как она понимала, была главная загвоздка) ни в коей мере не могли сравниться с его робкой страстностью.