– Мои брови не слишком близко друг к другу? – спрашивает Кам, делая вид, что очень беспокоится.
– Они очень прилично выглядят.
– Между ними безупречное расстояние, а?
Она приставляет два пальца ко лбу, между бровями, и смеется. Кам смеется громко, заразительно, и мне тоже смешно – она же ужасно стеснительная. Она борется со своей стеснительностью, принимая надутый и суровый вид со всеми подряд. Иногда я даже пытаюсь намекнуть ей, что эта ее манера отталкивать людей – просто защитный механизм, от которого ей придется так или иначе избавиться. А она мне отвечает, что это ее работа, этакий доморощенный психолог, и чтобы я отстал и занялся своими делами.
Я поворачиваю на набережную Авраама. Для воскресного утра дорога довольно оживленная: народ движется куда-то целыми семьями, и все выглядят куда более довольными, чем я. Кам вставляет в свой телефон аудиопровод, который она специально купила для моей машины, поскольку терпеть не может радио. У нее в телефоне играет что-то нежное, какой-то инди-рок, на мой вкус слишком девчачий. Мне ее музыкальные вкусы кажутся спорными, но, поскольку она согласилась сопровождать меня сегодня, я не протестую. Надо все-таки думать, когда ввязываешься в драку, – мой девиз. Кам наблюдает за мной, нахмурившись.
– Ты не злишься?
– Почему ты спрашиваешь?
– Я включила Lumineers, а ты не реагируешь.
– Ну, они не так уж плохи.
Она молчит. Я бросаю взгляд в ее сторону – между бровями, на гладком прежде лбу, залегла складка.
– Макс, это просто бранч.
– Я знаю.
– Ну и?
– Никаких ну…
– Макс…
Я пытаюсь сосредоточиться на дороге и не обращать внимания на горечь, разливающуюся во рту всякий раз, как я начинаю думать о моем папаше, о его слишком черных костюмах, слишком отглаженных рубашках, слишком прилизанных волосах. У него все слишком, слишком много всего не моего. Его для меня слишком много, а меня для него почти нет. Да, проблема никуда не девается, она внутри меня.
– Ну это просто бранч, все будет норм.
Я слышу ее слова и знаю, что веду себя фальшиво, но молчу. Моего отца слишком много, меня, наверное, недостаточно; вот Кам умеет быть ровно в той мере, как надо.
– Еще по одной.
Невозмутимая Матильда ставит перед нами очередные две пинты темного. Мы пьем уже по третьей. Огни бара начинают плясать у меня перед глазами, веки тяжелеют. Еще не поздно, всего пять часов, но это всегда заканчивается именно так – все бранчи в Максовой семье. Это прямо настоящая традиция – не сам бранч, а самоистязание, которому мы предаемся после. Макс напивается, чтобы забыть о семье – читай: папаше, – которая не одобряет его выбор карьеры, друзей, манеру одеваться, музыку, стрижку – всю его жизнь, в общем. А я сопровождаю его, потому что настоящая подруга не бросит лучшего друга напиваться в одиночку. А еще потому, что невыносимо видеть, как кто-нибудь насмехается над человеком, которого ты любишь, весь день, не имея возможности возразить. Я легонько пихаю его в бок.