Несмотря на искренность и обеспокоенность в его голосе, со стороны казалось, будто он говорит с сарказмом, почти как насмешник. Особенно для тех, кто сидел здесь, – монахов, посвящённых своей вере.
Иудей мог выслушать зороастрийца, католик мог смириться с синтоистом, но слова Шамсиддина звучали, как будто зачитываются обвинения средневековой инквизиции.
Айзава, казалось, чувствовал это сильнее всех – он нервно опускал голову после каждой фразы Шамсиддина.
По его жесту свет стал немного ярче.
Вдруг молчание нарушил иудейский раввин. Его голос был мягким, но в словах ощущалась настороженность:
– Один вопрос не даёт мне покоя, прошу простить за прямоту… Я не радикальный верующий, но здесь речь идёт о душе. А вы, простите, судя по всему – человек науки. Как мы можем обсуждать веру с вами?
Опять наступила тишина.
Шамсиддин поднял голову и посмотрел раввину прямо в глаза. Его голос не был громким, но каждое слово звучало уверенно и чётко, словно чеканилось:
– Я объясню. Я – не атеист.
Пауза.
– Я – мусульманин.
Последние слова прозвучали в воздухе, словно удар молота.
Все в комнате – католик, зороастриец, синтоист и иудей – одновременно уставились на Шамсиддина. В их взглядах читались удивление, недоверие… и, на мгновение, нечто большее. Сомнение – не к нему, а к самим себе.
Шамсиддин молчал. Перед тем как продолжить, он намеренно сделал паузу – свою, особую. Его взгляд прошёлся по каждому лицу, словно пытаясь заглянуть глубже. Затем он мягко улыбнулся – прямо смотря на монаха-синтоиста.
Впервые за всё время синтоист заговорил. В его голосе не было ни раздражения, ни пафоса – лишь неподдельный интерес:
– Если вы мусульманин, почему вы здесь не как пятый представитель религии?
Шамсиддин усмехнулся. Его улыбка теперь раскрылась полностью – в ней сплелись ирония, твёрдость… и, будто бы, обещание надежды:
– Всё очень просто. Ислам не участвует в подобного рода фарсе. Поэтому я здесь не от имени религии, а с позиции науки.
В комнате вновь воцарилась гнетущая тишина. Но она была уже иной.
Теперь взгляды монахов изменились. Они больше не были настороженными. Скорее, они начали вслушиваться. И, возможно, в этот момент они впервые перестали видеть в Шамсиддине чужака – и увидели в нём духовного соперника. Или, быть может… союзника.
*****************************************