– Я все это знаю, – сказала Изобель. – У меня тетя ярая сторонница религии. Всякий раз, когда она приходит, закатывает проповедь на пару часов. Она велит: закройте глаза, очистите свой разум! Ну а я закрываю уши и чищу почту.
Сими все говорила и говорила – возможно, даже больше, чем следовало бы, – об Олу, который, как считали мама с папой, просто не способен сделать что-то дурное. Выпускник юридического факультета – хоть и доучился с третьего раза, его не вышибли; теперь брат работает в сфере продаж по телефону. Сими знала: это выглядит жалко, но не могла перестать обижаться на то, что он был любимчиком родителей. Да какая она вообще ему конкуренция! Он мужчина, продолжатель рода – а это куда важнее, чем просто платить за аренду квартиры. Благодаря ему родители стали бабушкой и дедушкой – какой величайший подарок! Так кого вообще заботит, что это Сими (точнее, Мартин) платит за детский сад детей Олу?
Изобель слушала, кивала, ахала, смеялась и хмурилась.
– Ну, у меня такой проблемы явно не будет, потому что я первенец, избранное дитя! Отец всегда любил только мать, она его tsaritsa. Отец говорит, я напоминаю ее. Он заботится обо мне и поэтому приставил ко мне Вадима. Он охраняет меня.
Сими уже давно перестала ждать одобрения папы. Ей это просто не нужно, так что она могла наслаждаться своей независимостью. Но вообще… Это очень здорово, когда отец готов сделать для тебя что угодно.
– А, значит, не Борис, – сказала она. – Твой Вадим нравится. А метро я ненавижу.
Ронке склонила голову и недовольно посмотрела на картину. Все равно криво! Поправила ее и отошла. Ронке носилась по квартире все утро – передвигала предметы на пару миллиметров, а потом возвращала на прежнее место. Она понимала, что это глупо. Тетушка Кей – самая настоящая неряха, ей, скорее всего, было бы уютнее в куче барахла, когда вокруг толстый слой пыли. Но Ронке никак не могла сдержаться; ей хотелось, чтобы дом был идеален.
Она взяла фото родителей и осторожно протерла. Это фото дала ей мама, когда Ронке исполнилось тринадцать, – у нее никак не получалось вспомнить, как выглядел папа, и она страшно расстроилась. Горе превратилось в самую настоящую паническую атаку – пот лился градом, сердце сильно колотилось, все тело дрожало, как лист на ветру. Мама достала пыльный альбом – и они вместе стали смотреть фотографии. Ронке прикасалась к лицу папы на каждом снимке. А потом она выбрала этот кадр и поставила у себя в комнате. На следующий день они купили рамку – желтую с красными сердечками. Она выглядела неуместно в серебристо-серой обстановке, но Ронке никак не могла ее поменять.