В лагерь прибыли уже в сумерках, прошли окраиной большой деревни, жители которой сбежались к дороге поглазеть на рекрутов. Их провожали приветливыми возгласами и смехом, пока они не вошли в ворота бомы. В правой части лагеря располагалось длинное беленое здание. Балконы верхнего этажа смотрели на плац под открытым небом; кое-где в окнах горел свет. Вдоль всего нижнего этажа тянулись закрытые двери. В дальнем конце плаца, фасадом к воротам, стояло здание поменьше. И в нем на верхнем этаже тоже горел свет. Внизу была одна-единственная дверь и два окна, все закрыты. Слева от просторного плаца были полуоткрытые сараи и хлева для скота. В ближнем к воротам углу – небольшой двухэтажный домик: оказалось, гауптвахта. Туда-то их отвели и разместили в большой комнате на первом этаже; с потолочных балок свисали лампы. Дверь наверх была заперта, их же дверь оставили открытой, как и входную. Охранники-аскари остались и по-прежнему не спускали с них глаз, хотя, похоже, марш их тоже утомил. Они устали от ругани и насмешек и сидели у дверей, дожидаясь, пока их сменят.
В каждой группе, теснящейся на гауптвахте, было по восемнадцать новых рекрутов, потных, усталых, молчаливых. Хамза оцепенел от голода и изнеможения, сердце его колотилось от горя, над которым он был не властен. Три деревенские старухи принесли глиняный горшок варева из требухи и бананов, рекруты собрались вокруг горшка, чтобы подкрепиться, и по очереди зачерпывали похлебку, пока она не закончилась. Наконец явилась смена и стала по очереди водить рекрутов в темный уличный клозет возле гауптвахты. Потом отправили двух человек вылить ведро в выгребную яму за воротами лагеря.
– Бома за мзунгу, – сказал караульный. – Кила киту сафи. Хатаки мави иену ндани я бома лаке. Хапана рухуса куфанья мамбо я кишензи хапа.
Это лагерь мзунгу[28]. Здесь кругом чистота. Он не хочет, чтобы вы гадили в его боме. Здесь нельзя вести себя как дикари.
После этого ворота бомы закрыли. Была глубокая ночь, хотя Хамза слышал гомон деревни за оградою лагеря и потом, к своему удивлению, крик муэдзина, сзывающего людей на ишу[29]. Потом сквозь открытую дверь Хамза заметил масляные лампы, маячившие в темноте за плацем, но ни одна не направилась к гауптвахте. Просыпаясь ночью, он видел белеющее в темноте здание. Караульных не было видно. Казалось, их никто не стерег. А может, караульные остались снаружи, следили, не затеют ли рекруты какую каверзу, – или знали, что вновь прибывшие ночью не сбегут, поскольку это опасно.