А пока что картинкой на постере этого сериала, его маскотом оставалась девочка. Девочка носила розовый рюкзачок со Смешариками, варежки, шапку со смешным помпоном, пепельные кудри, голубые глаза, молочные зубы не в полном комплекте и такое правильное имя Настенька – все как и положено для картинки, которая должна вызывать зрительскую эмпатию. И Софья понимала, что только эта девочка, которой там не должно было быть, которую она даже толком не помнит, только она и смогла стать ее спасательным кругом. Иначе из школы ее сразу бы уволили под благовидным предлогом – как нестабильную, как убийцу. Так что в социальном смысле девочка спасла Софью в той же степени, что и Софья ее в реальности.
Если кого-то и донимали языческие свистопляски вокруг Софьи больше самой Софьи, то учительницу Нину Николаевну, привыкшую к тому, что все внимание было положено ей как главному проводнику доброго и вечного на уроках религиоведения.
За доброе и вечное, как и за уроки религиоведения, впрочем, Нина Николаевна была готова палить костры из неугодных людей и книг. Вышло так: когда новая учительница только пришла в школу, именно Софье не повезло оказаться в пределах видимости директрисы, так что ей и было велено провести экскурсию для коллеги. За полчаса прогулки с непомерно высокой, мужепободно-бесполой, замотанной в черное фигурой Софья уловила опасный фанатический блеск в ее глазах и сохранности ради решила держаться поодаль, что коренным образом разошлось с решением самой Нины Николаевны, которая вдруг обнаружила в Софье объект духовной опеки. В столовой она усаживалась рядом с Софьей и комментировала каждое блюдо на предмет полезности и уместности в постный день. В учительской она подсовывала Софье книги религиозного содержания, с особым рвением предлагая брошюры известного своей радикальностью богослова. В классе она заявлялась к Софье на уроки литературы и комментировала материал и ответы, а затем дожидалась ее после занятий и непреклонно-авторитетным тоном отчитывала за непристойность обсуждаемых вопросов и слишком уж вольную атмосферу. Однажды во время контрольной на уроке у Софьи она подошла на третий ряд к Мише Хвостову и сцапала у него с парты шоколадный батончик. Тогда Софья не сдержалась и рявкнула, что если Нина Николаевна лично не собирается откачивать ребенка от диабетической комы, то шла бы она уже… в учительскую. Такие склоки были делом житейским (уж сколько раз Софье доставалось от классных руководителей, которые не церемонились и во время занятий), но только не для Нины Николаевны – ее посмели оскорбить на глазах у детей! Тотчас она явилась к директрисе с жалобами на хамство и унижение, изрядно подправив картину событий. Елена Георгиевна, пусть и не поняв, что же учительница религиоведения позабыла на уроке русского языка, на всякий случай сделала Софье пространное внушение, но, поддавшись женско-заговорщицкому порыву, не слишком аккуратно намекнула на жалобщицу. Сама Елена Георгиевна, признаться, искренне побаивалась грозной учительницы, втайне полагая, что той не хватает многих христианских добродетелей, о которых она столь громко рассуждает. После этого Софья с Ниной Николаевной перестала даже здороваться, а та в ее присутствии начинала рассуждать о потерянности молодого поколения, ненадежных учительских руках и сомнительной пользе приезжих. Софья все так же молчала, в склоки не вступала, так что с тем же успехом Нина Николаевна могла задирать стенгазету. Однако, когда сквозь поблекшую бумагу вдруг проступил святой образ заступницы, учительская обида приняла характер оскорбленных чувств, а уж в умении оскорбляться равных Нине Николаевне не было. Все же щедро рассыпаемое по учительской недовольство не получало нужной поддержки: если кому-то и кололо глаза возвышение Софьи, Нина Николаевна, неуклонно терроризировавшая весь преподавательский состав, вызывала еще меньше симпатии. Стоило ей войти, и оживленные разговоры – о семье, досуге, отпуске, ремонте и детях – затухали, поскольку для нее каждое предложение было поводом пожурить, осудить или даже проклясть.