Артём стоял у окна, курил в форточку. В руке – пожухлый список, распечатанный утром. Иван разложил папки прямо на полу. Одна – девочка из Усть-Бира. Вторая – мальчик, 2008 год. Третья – фамилия Корчагин. Никакого дела не заводили, только протокол.
Он открыл:
“04.06.2003. Несовершеннолетний Корчагин Д.С., 9 лет. Пропал в районе посёлка Калинов Лес. Последний раз виден соседом. Предположительно уехал с отчимом.”
Стоп. Отчим?
Иван пролистал дальше. Ни справки, ни распоряжения об опеке. Только записка: “Подтверждено районным управлением.” Ни фамилии, ни номера, ни подписи. А на обороте допрос – якобы свидетеля. Заполнено карандашом, но весь текст – одним и тем же почерком, с одним и тем же нажимом. Как будто писал не свидетель. А дежурный. За него.
Иван: Скуратов, смотри сюда.
Артём подошёл, загасил сигарету.
Иван показал две распечатки: допрос “соседа” и допрос “учительницы”. Оба подписаны разными именами. Но подчерк – один. И даже орфографические ошибки одинаковые.
Артём: Подтасовано?
Иван: Или оформлено “впрок”. Чтобы отчитаться.
Он сел за стол, достал блокнот, начал писать:
“В деле Корчагина отсутствуют подтверждающие документы. В допросах – схожая структура и подчерк. Отчима не установили, но указали на него как на уехавшего. Архив подтверждения – отсутствует. Свидетели – указаны, но не найдены.”
Пауза. Он добавил
“Пропажа оформлена так, будто не пропажа. А просто перенос.”