В первый же вечер мы целовались. Уже у подъезда, Катя дала мне вторую руку и мы, держась за руки стояли возле двери с кодовым замком и тянули время. Я не хотел ее отпускать. Она не вынимала своих рук из моих. Еще за пол квартала до дома, не глядя на меня, она сама дала мне пальчики правой руки, и я вел ее, держа их в своей ладони. Мы пришли к ее дому тихо держась за руки и уже почти не разговаривая, только все чаще поглядывая друг на друга. Наступил вечер, стемнело, по всему району зажглись фонари, стало почти по-зимнему зябко и я жадно грел ее пальцы в своей ладони. Мимо шли спешившие с работы домой прохожие, а мы, шли словно и не по асфальту у нас под ногами, словно и не под фонарями над нашим головами, словно вокруг и не было никого, словно это был не вечер в огромном городе, а тихий закат солнца на морском берегу. Чем ближе мы подходили к ее дому, тем она сильнее склоняла голову и вообще перестала стрелять на меня глазами, а я, не отрываясь смотрел на нее. Внутри меня пылал мирный тихий огонь. Не томление страсти и не буйство желаний наполняли меня. Нет. Это было неведомое, необъяснимое волшебство, происходившее с нами. День был огромен, словно целая жизнь. Мы словно провели вместе не пол дня, а целый месяц, год, может быть даже больше. Да и когда еще потом за целые десятилетия жизни хоть один месяц был так полон жизнью как те немногие часы?
Когда у подъезда она уже хотела выскользнуть из моих рук и искоса посмотрела на кодовый замок двери я притянул ее за пальчики ближе к себе и быстро наклонившись коснулся ее губ. Нет, я не был опытнее и старше ее в тот момент. Мы были абсолютно равны, несмотря на то что я уже целовался конечно до нее с девушками. Но в нас обоих было это первозданно девственное чудо еще не растраченное ни на кого. Она жарко и страстно отдала мне свои губы, и долгий горячий поцелуй соединил нас в одно целое.
– Мне нужно идти. И ты тоже поезжай домой.
– Хорошо.
Я смотрел на нее и был уже полностью ее, а она моей. Она сказала это словно была совсем взрослой женщиной, отправлявшей своего мужчину домой. И от ее голоса, даже от этого расставания, исходил такой покой, что я полностью уверился-она уже целиком моя.
Она ускользнула внутрь подъезда, я отбежал назад и через несколько мгновений она появилась в окне. Через стекло она оправила мне сотню воздушных поцелуев при этом кривляясь и гримасничая как клоун на арене цирка. Потом она исчезла и появилась ее мама. Мама тоже улыбалась и смотрела на меня. Я стоял под фонарем в расстегнутой куртке и не двигался. Ее мама открыла окно и не громко, чтобы не на весь двор, сказала: