За пять лет работы она научилась разделять себя на две части: тело, которое продавала, и душу, которую прятала так глубоко, что иногда сама не могла до нее добраться.
Но после того ужина в “Claude” что-то сломалось.
Теперь каждый клиент казался ей особенно отвратительным, каждое прикосновение – осквернением. Как будто ржавый гвоздь, вбитый в душу, с каждым днем обрастал все новой ржавчиной, глубже вонзаясь в плоть. И если раньше она почти не чувствовала его, то теперь он разрывал ее изнутри.
Она завернулась в полотенце и вышла в спальню. На тумбочке лежала визитка – единственное доказательство, что Эдгар не был плодом ее воображения. Она провела пальцем по выпуклым буквам его имени, представляя, как могла бы сложиться их встреча, будь она другой. Будь она… чистой.
Но чистота – для тех, у кого есть выбор.
На улице запели первые птицы. Валерия потянулась к бутылке с таблетками – маленьким белым помощникам, дарующим несколько часов забытья.
– Как долго я еще продержусь?
В голове всплыл образ Жени – хрупкой белоруски с печальными серыми глазами. Они познакомились в агентстве три года назад, делились сигаретами на задней лестнице, смеялись над похабными шутками. Женя мечтала сбежать в Италию, открыть кафе у моря.
А потом ее нашли в номере отеля с перерезанными венами.
– Самоубийство,– сказали полицейские.
– Задушил тот ублюдок из Цюриха, – шептались девушки.
Но мертвые не опровергают слухи.
Валерия сжала визитку в кулаке.
Завтра… нет, уже сегодня вечером ее снова ждала яхта. "Одиссея". И новый клиент, о котором шептались девушки – якобы богатый русский с необычными вкусами.
Она бросила взгляд на красную нить, которая за пять лет истончилась, но так и не порвалась.
– Защита, – шепнула Валерия, повторяя бабушкины слова.
Но впервые за все время ей захотелось сорвать этот талисман и бросить его в мусорное ведро.
Ведь если бы нить действительно защищала, она бы не позволила дяде продать ее в семнадцать лет. Не позволила бы Эдгару появиться в ее жизни.
И не позволила бы ей сейчас, в предрассветные часы, сжимать подушку и тихо стонать от воспоминаний о его пальцах, едва коснувшихся ее запястья.