В тот день, когда я подробно расспрашивал его о прошлом, он рассказал о коммунальной квартире, в которой вырос, московских дворах и атмосфере тех лет. Передо мной как будто проходили сцены из фильма «Хрусталев, машину!».
Про маму он сказал, что она работала технологом, больше никогда не была замужем, любила вечеринки и компании. Я так и не смог ощутить отзвуков тепла или остатков эмоций, как будто детство пронеслось слишком быстро и его отдаленные следы потерялись. Мне это показалось настолько скудным, что я переспрашивал несколько раз, но картина не оживала, не давала подробностей, которые обещали бы раскрыться в будущем.
Его дед жил в квартире вместе со своим братом, профессором психиатрии – тот явно был самым успешным в семье. Именно от него мальчик и слышал порой рассказы, из которых понятным становилось, что вокруг всё не то, чем кажется, и жизнь на поверку сложнее. Окунаясь в то время, герой все время сползал в ощущение, что он был тогда заготовкой для невнятного будущего, к чему-то спешил, куда-то его несло, но оглядеться не было времени. Продолжалось так и сейчас.
Его двоюродный дед жил в невиданной по тем временам роскоши – в коммуналке у него была комната в пятьдесят метров и свой телефон в ней, и еще одна комната тут же, да и у мамы была комната этажом ниже. Черный ход со щеколдой, проходные дворы, драки, школа, из которой хотелось поскорее выйти в жизнь. И тут у него начал звучать мотив порядка и активности. Еще в старших классах он пошел в отряд помощи милиции, и тут уже начинался «Мой друг Иван Лапшин», вечерняя школа, лунатически прекрасные мечты о будущем, хорошие и старшие ребята, а вернее те, кто тогда казался взрослым, те, кому хотелось помогать.
Иногда в коучинге имеет особый смысл попросить клиента рассказать о прошлом – редко это бывает в начале, но, скорее, когда уже установилось активное течение процесса. Человек плывет, огоньки случайных воспоминаний мерцают, и происходит то самое углубление и очарование, неожиданный контакт со своей собственной жизнью, вход с непарадного подъезда.
И тут жизнь сделала поворот, это было одно из углублений русла, а этому предшествовали нанесенные половодьем коряги. Это звучало туманно, жестоко, издалека, но мощным гулом, который уже отзывался на последующую жизнь. В его пересказе это называлось «они жгли меня на горелке», нечто из разряда пыток, ужасов, нагрянувших лично к нему жестокостей эпохи.