Он явно не все помнил и еще меньше хотел вспоминать, кто и зачем делал это, это как будто относилось ко мраку того времени и наконец настигло его, явно мог и умереть, бессмысленно, без ясных начал и конца. Как-то было связано с милицией, бандитами, и как бы заново вводило его во взрослую жизнь – иную, чем до того, и детство кончилось так внезапно, что это трудно было не осознать.
Может быть, это была тень отца – возможность такого же бессмысленного исхода. Но темнота этого ужасного момента отступила, его выбросило на берег живым, и началось медленное выздоровление, конец которого я и застал и в котором стал участвовать активно. Полтора года тогда его мотало по больницам, то тут делали пересадку кожи, то там переливали кровь. Из одной больницы его выписали до срока, потому что он завел роман с медсестрой, «на это сил уже хватило», но работать и жить целый день по законам мирной каторги того времени он еще не мог.
И тогда он порвал свидетельство об инвалидности второй степени и ушел в армию. И тут начались его университеты. Он был точен в этой части рассказа, внятность была даже не в деталях, а в уверенности того, что он нащупал свой поток, вступил в него, впервые течение и его воля встретились, он стал помогать себе сам, и сознательная жизнь началась и вступила в свои права.
Как он сказал, кормили регулярно, и тогда было не важно, чем. Много работал и был нужен, стал связистом, был при секретных исполнениях. Наконец стал частью целого, «понял жизнь», узнал, чем отличаются москвичи от прочих – тех, кто не видел троллейбуса; узнал, как далек Дальний Восток, где он служил, от мест, ему ранее привычных.
Коучинг – всегда диалог, в том числе и между своими жизнями, такими разными, а человек – жонглер в своем собственном цирке: обстоятельства и времена летают в воздухе. Воспоминания, слегка слежавшиеся в сундуке, можно вынуть, проветрить, дать чему-то завершиться, что-то отпустить с миром, а что-то бережно уложить обратно. Коучинг помогает концентрировать процесс, упаковать этапные результаты, и не отбить вкус к этой дороге неизбежной поверхностностью, которая наступает, если отпустить воспоминания на самотек и отдать их в руки подступающей болтовни.
Как сказано, он был связистом. Эта тема стала нитью, на которую нанизывались жемчужины его жизни, чем бы он ни занимался, где бы ни служил. Он словно обладал особой проводимостью, не претендуя при этом ни на излишнюю заметность, ни на незаменимость. Через него, как через цепь, текло особое электричество, он был выключателем и конденсатором, точным сопротивлением. Он как бы занял место в строю жизни, цепко держался за свою нужность в таком качестве и был джокером в колоде, всегда готовым встать на чье-то место. Таким образом он сохранял, сам того не зная, особое чувство причастности, того что он есть, состоялся.