На протяжении жизни Горбачева поле его опыта постоянно расширялось, и, исходя из этого, он умел и не боялся выстраивать всякий раз новый горизонт ожиданий. А мысль Козеллека о том, что история начинается лишь с того момента в прошлом, когда «все могло быть совсем иначе», по-настоящему революционна. В том и состоит соблазн такого мировоззрения, опасный для всякой текущей власти, что, если все могло быть иначе вчера, значит все может быть иначе и завтра, а оно начинается сегодня – прямо сейчас.
В качестве хобби Козеллек коллекционировал изображения мемориалов воинской славы из всех стран мира, а часто и сам их фотографировал. Эта огромная коллекция – тысячи снимков – привела его к выводу, что большинство изображений отсылает не просто к смерти, а к «смерти ради». Но такие памятники вскоре оказываются заброшенными, если не культивируются искусственно, а сохраняются те редко встречающиеся, где передана просто скорбь. Другими словами, сохраняется только человеческое, а политическое – это тлен.
Считавший себя политиком Горбачев в своей последней версии придет, в общем, к тому же самому выводу. Но для юного Миши, смотревшего с верхней полк в окно, горизонтом ожидания был университет и неопределенный «коммунизм», а полем опыта, наряду с тем полем, где у него шла носом кровь, – некая мешанина исторических «формаций», выстроенная в логике «классовой борьбы». Так он себя видел тогда и в этом смысле ничем не отличался от большинства советских людей. Пройдет 40 лет, и горизонтом их ожиданий станет капитализм «как у них», а полем опыта – зыбкая почва представлений о «невидимой руке рынка», усвоенных из газет. Потом и это схлопнется, и на время явится как бы внеисторический постсоветский человек – циничный и озабоченный только сегодняшним днем под лозунгом «обожрать и скрыться».
Ну так пора уже выходить из этого полуобморочного состояния: история не кончилась, и пусть горизонт сегодня совсем в тумане, зато на поле опыта есть чем поживиться, хотя это потребует усилия (как и чтение этой книжки).