– Да на что ж они тебе?
Венька оборачивался, смотрел на мать, как на несмышлёного малыша, и убедительно-тихо отвечал:
– Помнить.
Вскоре на заветной полочке в два аршина длиной красовался целый сад камней. Когда за окном совсем непогодило и не надо было огород полоть и воду таскать, Венька садился против странного своего алтаря и подолгу бормотал, беря с любовной чуткостью то один камешек, то другой. Иные неказистые уличные булыжники он ласково баюкал в ладони, мурлыча им нездешние песни. Другие камешки подносил к уху и всерьез прислушивался, сдвинув русые колоски бровей.
Мать боялась в такие моменты приближаться к сыну: ну-к, она что-нибудь не то брякнет или посудиной громыхнет – испугает. Когда счастливый Венька засыпал, по-детски подложив теплую от прикосновенья к камням ладонь под щеку, мать, подоткнув ему, как маленькому, со всех сторон одеяло, уходила в свой угол, утирала слезы, стелила постель и засыпала с мокрым лицом.
В остальном Венька был почти нормальным: скажет мать воды в баню наносить – наносит, да так еще легко несет, аккуратно, словно оно ему ничего не стоит; курятник ли почистить, за хлебом сходить, поросят покормить – все может, все ему дается без надсады, без досады. В школе он, конечно, всё больше на последней парте обретался: сидит себе, незаметный, на доску не смотрит, в тетради не то чтобы ералаш, а так, словно сорока наследила: крупные неловкие буквицы кое-как накарябаны, предложение оборвано на середине; учительница же отводила от него глаза, уж больно смущал ее странный, расфокусированный взгляд блаженного троечника. Дети его не то чтоб обижали, но сторонились, как обходят всякого не от мира сего. В друзья никто не набивался, рядом не садился, но если надо было попросить карандаш, ручку или ластик – тут его помощью непременно пользовались. Отчуждение соклассников ему, казалось, ничуть не мешало: сядет тихонько на перемене с книжкой – не поймешь, то ли читает, то сны наяву смотрит, только глаза мимо книжки, и улыбается – не понять кому. Так и доучился, восьмой закончил, «тройки» за экзамены ему мудрые учителя нарисовали – и с тех пор уже лет пять он при матери – а куда его, такого-то? Ну, свой-то хлеб точно отрабатывает. Опять же – добрый, незлобивый. Ну, со странностями, как говорили в поселке. Бывает.