Я иду по берегу, ставлю одну стопу перед другой, пальцы глубоко погружаются в песок – в этом есть что-то успокаивающее. Вчерашний шторм принес массу всего на линию прибоя. Здесь валяются разные листья, семенные стручки, цветы плюмерии, целый апельсин, который издает хлюпающий звук, когда я на него наступаю. Оказывается, он наполнен морской водой, больше в нем почти ничего не осталось.
Остальные все еще спят – по крайней мере, я надеюсь на это. Я шла по пляжу, оставляя за собой длинные борозды: если кто-то из моих друзей появился бы здесь, то увидел бы следы волочения – как будто что-то тащили к воде. Наверняка они поинтересуются, что я в такую рань делаю на пляже без своей доски.
Хотя условия сегодня не подходят для серфинга. Океан – какое-то комковатое месиво, вода темная, шторм поднял песок со дна. Ветер продолжает выть. Но чайки летают, встречают порывы ветра с прищуренными глазами и взъерошенными перьями. Одна из них вышагивает впереди меня: ее задняя часть надулась, напоминая удава из перьев.
Я иду по береговой линии. Смотрю, жду.
Акулы еще не нашли труп. Но найдут.
Кенна
– Эй, вы! – Какая-то блондинка протягивает мне рекламный листок. – Пожалуйста, возьмите.
Легкий акцент: голландский, шведский или еще какой-то.
Я моргаю, ослепленная солнечным светом после выхода из железнодорожного вокзала[2]. Почему солнце такое яркое? По моим ощущениям сейчас глубокая ночь.
– Лучшая тайская еда! – кричит молодой парень.
– Ищете комнату? – спрашивает девушка с пирсингом на лице. Оно у нее проколото во многих местах.
Здесь стоят зазывалы, не желающие сдвигаться с места в потоке людей, идущих с вокзала, или по крайней мере они пытаются стоять на занятых местах. Может, Сидней и находится в другой части света, но пока ощущения от прилета сюда мало отличаются от прибытия в Лондон или Париж.
Меня слегка пошатывает из-за тяжелого рюкзака. Зазывающий в тайский ресторан парень пытается всучить мне флаер, но у меня в одной руке платежная карта для путешествий[3], а в другой – небольшая дорожная сумка, поэтому я виновато пожимаю плечами и обхожу его.
– Счастливый час! – кричит еще один голос. – Шесть долларов за шхуну!
Я гадаю, что это за шхуна[4], которая может стоить шесть долларов, и тут внезапно чья-то рука хватает меня за запястье. Голландка. Ей пятьдесят с чем-то лет, волосы цвета темный блонд, светло-голубые глаза. Симпатичная или была бы симпатичная, если бы не напряженное выражение лица без тени улыбки. Мне хочется вырваться и идти дальше, проигнорировать ее, как и всех остальных, но меня останавливает отчаяние в ее глазах. Я смотрю на ее флаеры.