Я подняла взгляд на маму. Ее карие глаза были закрыты, и без того оживления, которое они обычно придавали ее лицу, она выглядела старше своих тридцати с небольшим. Бремя утраты и груз повседневных забот состарили ее.
Я осенила себя крестом, закрыла глаза и произнесла про себя молитву о душах моих давно ушедших брата и сестры. Они всегда служили мне незримыми спутниками, заменяя друзей, которых у меня никогда не было. Если бы они не умерли, у меня могла бы быть совсем другая жизнь. Может быть, если бы старшие брат и сестра были со мной, мне не было бы так одиноко, и не приходилось бы тайком мечтать об играх с девочками на школьном дворе, даже с теми, которые меня обижали.
Солнечный луч упал на мое лицо, и я открыла глаза. На меня смотрели мраморные надгробия старших брата и сестры. Их имена – Милица Марич и Вукашин Марич – блестели на солнце, как будто их только что высекли в камне, и я сдержала свой обычный порыв – провести пальцем по каждой букве.
Обычно мама предпочитала, чтобы наши визиты проходили в тишине и раздумьях, но в этот день все было иначе. Она взяла меня за руку и воззвала к Богородице на нашем родном, редко используемом сербском языке:
Богородице Дево, радуйся,
Благодатная Мария…
Мама читала так громко, что за ее голосом не слышно было ни ветра, ни шелеста листвы. И она раскачивалась. Мне было неловко от маминого громкого голоса и театральных жестов, особенно когда двое других посетителей издали оглянулись на нас.
Но я стала все же читать вместе с ней. Слова этой молитвы обычно успокаивали меня, однако сегодня казались какими-то незнакомыми. Чуть ли не в горле застревали. Как ложь. И мамин голос тоже звучал иначе: в нем слышалось не благоговейное преклонение, а осуждение. Предназначавшееся, разумеется, мне, а не Деве Марии.
Я старалась отвлечься, вслушиваясь в свист ветра, шорох веток и листьев, топот копыт проходивших мимо лошадей – во что угодно, только не в слова, звучавшие из маминых уст. Мне не нужно было снова напоминать о том, как многое зависит от моих успехов в школе в Нови-Саде. Я должна была добиться успехов. Не только ради себя, мамы и папы, но и ради моих покойных брата и сестры – покинутых душ.
* * *
Я слышала скрип перьевых ручек других студентов, работавших неподалеку, но сейчас меня занимал лишь один человек на свете. Филипп Ленард. Я взяла статью известного немецкого физика и начала читать. Следовало бы вместо этого читать тексты Германа фон Гельмгольца и Людвига Больцмана, заданные профессором, но меня заинтересовали недавние исследования Ленарда о катодных лучах и их свойствах. Он пропускал сквозь металлические электроды вакуумных трубок электрический ток высокого напряжения, а затем исследовал лучи. Ленард заметил, что, если конец трубки, находящийся под действием отрицательного заряда, окрасить флуоресцентным веществом, то миниатюрный объект внутри начинает светиться и перемещаться по трубке зигзагами. Это навело его на мысль, что катодные лучи представляют собой потоки отрицательно заряженных энергетических частиц; он назвал их квантами электричества. Отложив статью, я стала размышлять о том, какой свет исследования Ленарда могут пролить на широко обсуждаемый вопрос о природе и существовании атомов. Из какого вещества Бог сотворил мир? Может ли ответ на этот вопрос поведать нам что-то новое о предназначении человечества на созданной Богом земле? Иногда на страницах научных текстов и в проблесках моих собственных размышлений я чувствовала какие-то божественные закономерности, открывающиеся в физических законах Вселенной, которые я изучала. Именно здесь, а не на церковных скамьях и кладбищах, куда водила меня мама, я ощущала присутствие Бога.