На следующую зиму у нас появился учитель-мужчина Владимир Иванович Зайцев. Владимир Иванович не был суровым и волевым учителем, но всё же даже самые отъявленные забияки вели себя потише, чем с кукольно-беспомощной «козулей», как прозвали Агриппину Павловну за её мягкий и робкий характер. Был Владимир Иванович близорук, носил круглые, в железной оправе очки, и, когда однажды он их безвозвратно потерял, то ходил, как в густом тумане, с трудом находил дорогу в школу, а в классную доску он почти упирался носом, когда на ней писал или пытался прочитать то, что на ней написали ученики. С великим нетерпением ожидал он новые очки, которые ему должны были привезти из Архары. Ждали те очки и мы, ученики, и некоторые взрослые парни и девки. Дело в том, что Владимир Иванович горячо взялся за организацию художественной самодеятельности, в которую стремился вовлечь не только учеников, но и взрослых, а без очков ему было никак нельзя, тем более что репетиции проводились вечерами при свете керосиновой лампы.
В нашей деревенской художественной самодеятельности мне была отведена постоянная роль суфлёра: я хорошо читал, и только один раз Владимир Иванович выпустил меня на сцену как действующее лицо в трагической пьесе «Гирт Вилкс»8 в роли мальчика Вольдемара, которого убивает из ружья родной отец по прозвищу Гирт Волк. Мы свои спектакли ставили так же в школе, и они проходили с большим успехом. В день постановки, ещё задолго до окончания занятий второй смены перед дверями школы уже толпились зрители со своими табуретками, скамейками и деревянными чурбаками, на которых можно было бы сидеть. А к началу спектакля, когда из досок намащивали сцену, завешивали её домоткаными дерюжками9, которые охотно давала бабка Шерянчиха, в школу набивалось столько народу, что уже не войти, не выйти было невозможно. И те, кому не посчастливилось попасть в «зрительский зал», толпились, заглядывая в окна с улицы.
Мы ставили любую пьесу, которую привозил из Архары наш «Заяц», «зайка», «зайчик», как его без злобы прозвали в школе, наш Владимир Иванович Зайцев. Привозил он шекспировского «Короля Лира» или «Ромео и Джульетту», мольеровского «Мещанина во дворянстве» или пушкинского «Бориса Годунова». Мы бы взялись и за такую постановку, разве что не хватало бы по всей деревне исполнителей. Так был велик наш театральный энтузиазм, и так плохо мы понимали, что значит поставить хороший спектакль: главное для наших артистов было так одеться и намазаться сажей и нарумяниться свёклой, чтобы никого на сцене нельзя было узнать.