Существует множество предрасполагающих факторов: от неблагоприятного воздействия окружающей среды до приема некоторых лекарственных средств. Помутнение хрусталика не только приводит к снижению остроты зрения, но и уменьшает контрастную чувствительность, кроме того, с возрастом хрусталик мешает пациенту отличать холодные цвета (Cristal Obal & Ascaso 2014).
Эволюция стиля Гойи в его более поздних работах подтверждает, что у него была катаракта, причем ее признаки находят с 1815 года.
Выцветшие темные фоны, которые по мере прогрессии болезни становятся все более и более размытыми, «смазанные» силуэты – все эти знаки болезни предстают во всей красе в творчестве Гойи начиная с 1827 года. Портрет внука, Мариано Гойи (1827), многими считается «предвестником» импрессионизма: крупные мазки, «неряшливость» прорисовки. Тем не менее мазки Гойи настолько однотонны, что уши практически не отличаются от фона, и весь камзол написан одной краской.
Процесс старения линзы, отображенный в картинах Гойи с однотонным желтым вместо разнообразия оттенков, можно довольно ясно распознать на портретах Марии Мартинес де Пуга (1824), Хосе Дуасо-и-Латре (1824) и Хуана Батисты де Мугиро (1824). Особенно ярко он иллюстрируется изображением золотых пуговиц пальто на портрете Жака Гало (1826). И «апофеозом» катаракты является неоконченный портрет Хосе Пио де Молины (1828), где все дефекты зрения уже невозможно скрыть ни задним фоном, ни мазками.
Но это то, чем страдал Гойя в старости. А что же было до?
Известно, что какие-то «проблемы со зрением» мешали ему следовать академическим нормам, которые требуют точности и аккуратности в линиях, форме и цвете. И его бунт против норм академизма был отчасти обусловлен этим. Эта проблема объясняет и его Informe a la Academia (письмо в Академию), и его новую технику – скетчинг, – и даже его публичное выступление в Бордо, где он заявил: «Я вижу образы: только фигуры, которые „подсвечиваются“ изнутри или не подсвечиваются, фигуры на переднем плане как будто движутся на меня, а сзади – от меня. Мои глаза никогда не были в состоянии различить детали. Я не могу сосчитать пуговицы на пальто у проходящего мимо человека, и моя кисть не может видеть больше меня» (Matheron 1890). Уже в 1787 году в письме к своему другу, богатому арагонскому торговцу Мартину Сапатеру, Гойя пишет: «Как я могу радоваться, если не вижу тебя? Приезжай скорее и привези с собой хорошего настроения, да, и не забудь о моих новых очках, так как я перестал видеть в старых» (Canellas 1991). Художнику в тот момент было чуть за 40, и, конечно же, потребность в смене очков могла быть признаком ранней дальнозоркости (пресбиопии). У Гойи есть автопортрет в очках, который датируется интервалом между 1797 и 1802 годами. Существование с детства дальнозоркости у Гойи как раз подтверждает его фраза «Мои глаза никогда не были в состоянии различить детали». Однако, опять же, это не все.