Вода в стакане была настоящей, из альпийского ледника, с легким привкусом озона – маленькая роскошь в мире, где почти все было синтезированным. Элиас ценил такие вещи. Они были якорями, удерживающими его в физической реальности, не дающими окончательно раствориться в потоках информации, которые он курировал.
Мир для Элиаса всегда был многослойным. Верхний слой – реальный: старые, любимые бумажные книги на полках, пахнущие пылью и вечностью; теплое дерево рабочего стола под пальцами; тяжесть настоящего стекла в руке. Нижний, всегда активный слой – цифровой: полупрозрачные окна новостных лент, биржевые котировки, постоянно висящий в углу зрения чат с дочерью Леной и, конечно, его главный проект – «Мнемозина», всемирный архив верифицированных исторических данных. Он был не просто историком. Он был Архивариусом человечества. Его работа заключалась в том, чтобы прошлое не имело белых пятен.
И в этой работе он находил горькую, почти порочную гордость. Он, ценитель бумажных книг, презирал поверхностность цифровой эпохи, но при этом был ее верховным жрецом. Именно его алгоритмы помогали «Мнемозине» отсеивать «ложные воспоминания» и «эмоциональные искажения», создавая идеально чистую, стерильную, объективную историю. Иногда, перечитывая старого, пожелтевшего Геродота с его слухами, мифами и явными выдумками, Элиас чувствовал себя богом, исправляющим ошибки наивного, но милого ребенка. Он не просто хранил прошлое. Он его кастрировал, лишая живой, противоречивой плоти и оставляя лишь выверенный, безопасный скелет. Он был частью той самой системы, что обещала победить забвение, и втайне верил, что это правильно. Эта вера вот-вот должна была его предать.
Он отпил воды, и его линзы услужливо вывели на край поля зрения биометрические данные: уровень гидратации – 98%, минеральный баланс в норме. Мир для Элиаса давно не был единым целым. Он был палимпсестом, наслоением реальностей. Верхний, физический слой, был для него убежищем: запах старых книг, тепло дерева, тяжесть стекла. Но вся его жизнь, работа и общение протекали в слое нижнем, в дополненной реальности, сотканной из триллионов потоков данных.
Прямо сейчас, сквозь стену своей квартиры, он видел полупрозрачные «архивные призраки» – реконструкции событий, произошедших на этом самом месте. Вот лорд Нельсон обсуждает план Трафальгарской битвы. А вот, уже из личного архива Элиаса, голографический отпечаток смеха его дочери Лены, когда она была еще совсем маленькой. Он мог запустить его, и комната наполнилась бы фантомным детским смехом. Память перестала быть внутренним процессом. Она стала элементом интерьера. Весь мир был живым, дышащим музеем, где каждый мог быть своим собственным куратором. Элиас улыбнулся. Это был хороший мир. Упорядоченный. Вечный.