«Кружит, кружит в воронке сокол…»
А дальше?
«Сокольничему голоса не слышны…»
Он знал эти строки. Он чувствовал их ритм. Но слова… слова рассыпались, едва успев сформироваться. Они были как песок, просачивающийся сквозь пальцы. Он напрягся, пытаясь ухватить их, и почувствовал странную, тупую боль в висках. Это была не головная боль. Это была фантомная боль ампутированной памяти.
С ужасом он понял. Дело было не в Сети. Не в электричестве.
Что-то случилось с ними. Со всеми.
Он попробовал еще раз. Самое простое. Лицо его покойной матери. Он закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти ее родные черты, ее добрую улыбку. Образ возник. Но это была не она.
На него смотрела незнакомая азиатская женщина с короткой стрижкой и усталыми, полными тоски глазами. Она была одета в форму рабочего какого-то завода, и Элиас на долю секунды почувствовал фантомный запах машинного масла и озона. Он никогда не видел эту женщину. Он не знал ее. Но ее лицо было в его голове, на месте лица его матери, четкое и реальное.
Он вскрикнул и открыл глаза. Чужое лицо исчезло, оставив после себя тошнотворное ощущение вторжения, будто кто-то чужой только что прошелся по его душе в грязных ботинках.
Это было не просто забвение. Это была… замена. Подмена.
Он бросился к книжным полкам. Его руки, дрожа, нащупали тяжелый том «Истории» Геродота. Бумага. Настоящая. Вечная. Он открыл книгу наугад. Слова были на месте. Черные буквы на кремовой странице. Он мог их прочесть.
«Ксеркс, выслушав это, обрадовался и отвечал…»
Он читал, но смысл ускользал. Имя «Ксеркс» было просто звуком. Он знал, что это персидский царь, но вся огромная, сложная паутина ассоциаций, связывавшая это имя с тысячами других фактов – с битвами, с культурой, с географией, с последствиями его походов – эта паутина истончилась и порвалась. Он смотрел на слово, и оно было пустым.
Это было похоже на пробуждение после тяжелой болезни, когда ты узнаешь свое отражение в зеркале, но не чувствуешь никакой связи с человеком, который на тебя смотрит.
Он снова посмотрел в окно. Внизу хаос нарастал. Люди выходили из остановившихся машин. Они не кричали. Они не бежали. Они стояли посреди замерших улиц, озираясь по сторонам с одинаковым выражением на лицах. Выражением потерянного ребенка, который внезапно осознал, что отпустил руку матери в огромной, незнакомой толпе. Они смотрели на свои мертвые телефоны, на погасшие витрины, на лица друг друга, и в их глазах плескался один и тот же немой вопрос: «Кто я? Где я? Что я должен помнить?»