– Мы прибегаем не к мечу, а к знанию.
– Знание – это игрушка философов. Меч – судьба империи, – вмешался Мар.
Легат кивнул.
– Рим жив не потому, что его любят. А потому что его боятся.
– И вы гордитесь этим? – спросил Крис, не сдержавшись.
Мар шагнул вперед, но Сильва поднял руку.
– Пусть говорит. Позже он будет молчать.
Он откинулся в кресле.
– Я не верю в сказки. Вы говорите на латинском, носите странные одежды, у вас нет знамени. Нет легиона. И нет хозяина.
– Мы свободны.
– Свободных не бывает. Есть повинуемые и восстающие. Вы – вторые.
Сильва сделал глоток вина и отдал приказ:
– Эти двое – шпионы. До рассвета они останутся под стражей. Потом – допрос. Может быть, распятие.
– Плохая идея, – произнес Вейр. – Кровь никогда не сделает вас ближе к истине.
– Истина не нужна. Мне нужна дисциплина.
Охрана провела их наружу. Позади слышался смех Сильвы. Мар не смотрел им в глаза.
Их отвели к загону из жердей, связанных толстыми канатами. Это была клетка для пленных, в дальнем углу лагеря. Внутри лежала охапка соломы, глиняная миска с лепешками и бурдюк с затхлой водой.
Римляне захлопнули ворота, заперли на штырь. Один из легионеров с ухмылкой бросил:
– Наслаждайтесь гостеприимством Рима.
Я вижу, в Вас нет ни малейшего сомнения в том, что мы подосланные шпионы. – Произнес Вейр, обращаясь к одному из конвоиров.
– Рим не может себе позволить сомнение. Мы приносим порядок в мир. А порядок требует жертв.
– Вы все еще верите, что Рим вечен?
– Пока я жив – да.
– Вы могли бы изменить будущее, – говорит Вейр.
– Нет. Я лишь солдат Рима.
Вейр опустился на солому. Крис сел рядом.
– Он не верит ни слову, – сказал юноша.
– Он не должен верить. Он должен начать сомневаться, – ответил Вейр. – Все начинается с трещины. Даже в империи.
Ночь в пустыне была суровой. С наступлением темноты поднялся ветер, а температура стремительно упала, пронизывая до самых костей. Песок, раскаленный днем, теперь хрустел под ногами, словно иней.
Профессор Вейр и Крис Кеннетт прижались друг к другу, кутаясь в тонкие плащи. Ни огня, ни одеяла – только слой соломы под ногами и дыхание, превращающееся в пар.
– Теперь я понимаю, почему римляне боятся ночных вылазок, – пробормотал Крис.
– Они боятся не холода. Они боятся того, что в темноте легко теряются границы между страхом и совестью, – ответил Вейр.