». Я слышал ее однажды, когда к нашему шатру пришел человек с юга в одеяниях странных, но с глазами степных людей.
– Да, но я хочу понять, что ты говоришь на самом деле. Как называется ваш язык?
Таргил усмехнулся:
– Мы зовем его по-разному. Некоторые говорят: язык сарматской степи. Другие – просто аланский. Но у нас нет письма, как у римлян. Только слова, и песни, и клятвы.
Он подбросил несколько полен в огонь.
– Мы говорим не так, как франки или готы. Не как римляне. И не как ты. Ты – вообще не отсюда. Это я точно вижу.
Вейр опустил взгляд:
– Ты прав. Но мне важно понять. Я хочу услышать ваш язык, настоящий, не через этот… перевод.
Таргил чуть прищурился, затем медленно проговорил несколько фраз – певучих, с отрывистыми интонациями и почти персидским звучанием.
– Это – наша речь. Ты не поймешь ее полностью, – сказал он. – Потому что язык – это не только слова. Это запах костра. Это ритм копыт. Это вкус молока с дымом. Это взгляд отца, когда ты берешь в руки меч. Ты не жил с этим. Поэтому тебе будет слышен только смысл, но не пульс.
Он замолчал.
– Но если степь захочет, – добавил он после паузы, – ты услышишь больше, чем думаешь. Наш язык не похож на язык римлян или вестготов, – продолжал он. – Он живой. В нем шипят змеи, воют ветры и мчатся кони.
Он дышит, как степь, и гремит, как буря. Мы зовем себя Аллон — дети степей15.
– А что для вас враг?
Таргил на мгновение замолчал.
– Враг – тот, кто не уважает землю под твоими ногами. Даже если он улыбается. Даже если он похож на брата. Гунн – враг. Он приходит не просто грабить. Он приходит, чтобы ты забыл, кто ты.
– А римляне?
– Мы сражались с ними. И не раз. Но когда пламя приходит с востока, даже враги становятся стеной.
Поздно ночью Вейр смотрел на небо. Звезды были теми же, что и в его веке. Только земля под ними была чище. Грубее – да. Жестче – да. Но настоящая. И люди в ней были таковы, что вера делала их несгибаемыми. Их могла сломить только вечность, но не судьба…
Он знал: это – лишь начало. Ветер с востока нес запах бурь. И в нем уже слышалась поступь Аттилы.