Джеймс вскочил, хотел подхватить ее, но к ним уже шли медики с успокоительным ингалятором – быстрые, эффективные, безликие. Система позаботилась. Система устраняла «деструктивный эмоциональный выброс». Он отшатнулся от их прикосновений, чувствуя приступ тошноты.
Судья Волков встал. Его дело было сделано. Он даже не взглянул на рыдающую Эмили или на Джеймса. Он просто развернулся и вышел через боковую дверь, его мантия колыхнулась, как саван.
В зале поднялся гул. «Гуманисты» перешептывались с самодовольными полуулыбками. «Правдоискатели» бушевали, их крики гнева и отчаяния смешивались с ревом Лены Росс, которую удерживали охранники. Журналисты лезли вперед, пытаясь поймать кадр: рыдающая Эмили на полу, Джеймс над ней с лицом, искаженным немым криком.
Джеймс стоял посреди этого хаоса, оглушенный. Звон в ушах заглушал все звуки. Он смотрел на Эмили, которую быстро и безжалостно уносили на каталке медики. Смотрел на пульсирующий логотип «Фемиды». Смотрел на спины уходящих прокуроров, своих бывших коллег.
Он чувствовал… ничего. Пустоту. Глухую, ледяную пустоту, наступавшую вслед за яростью. Ярость была огнем. Эта пустота была космосом. Абсолютным нулем.
Он бросил вызов Богу-Машине. Он кричал на весь мир. Он показал им лицо боли. И что? Машина не дрогнула. Она даже не заметила. Она просто… просчитала. И вынесла вердикт. Его слова, его гнев, его отставка, страдания Эмили – все это было лишь шумом. Статистической погрешностью. «Допустимой ценой».
Он проиграл. Не просто дело. Он проиграл самому принципу этого мира. Логика железа и кремния победила человеческую боль. Победила справедливость, как он ее понимал. Он был абсолютно, окончательно беспомощен.