Мама разбудила рано утром.
– Отнеси этот тулуп Жалман-аба. Я все поправила, зашила. А на обратном пути заодно зайди к Калыйча жене. Пусть сегодня оставит для нас немного молока. Скажи, что мама хлеба хочет испечь.
Когда я зашел в дом Жалман-аба, младшего брата моего покойного дедушки, он сидел возле печи и пил чай. Посадил меня возле себя, спросил о самочувствии моей бабушки. Последние два месяца она тяжело болела и лежала в постели.
– Все хорошо! – сказал я радостно. – Сегодня она сама поднялась. Сейчас сидит и разговаривает.
– Такое обычно бывает перед смертью, – пробормотал про себя Жалман-аба. – Воспрянет духом и плотью, приподнимется на смертном ложе человек, приведет себя в порядок. Так что, Жайыл сынок, передай папе, пусть не расслабляется, пусть будет наготове. Я тоже скоро буду. Позавтракаю, накормлю скот и приду.
В доме Калыйча-жене, которую я навестил после, были не столь категоричны насчет бабушки. Но почему-то они тоже предчувствовали, что бабушка непременно умрет сегодня.
– Вряд ли дотянет до вечера, – шептались между собой.
Я был удивлен, ошарашен их словами. С утра радовался, мол, бабушка выздоровела, сидит и разговаривает, как прежде. А они говорят что вот-вот помрет…
Поэтому, как только увидел бабушку, сразу полез с вопросом.
– Это правда, что ты сегодня умрешь? – спросил я, едва не заплакав.
– Кто сказал?
– Все говорят. Жалман-аба, Калыйча-жене…
Бабушка, исхудалая старуха с белым, как снег, лицом, минуты две-три сидела молча, потом тихо начала молиться.
– О Боже! Не позорь меня и дай умереть сегодня. Пусть люди не обманываются в ожидании.
– Да не слушайте его, апа, – сказала мама и шлепнула меня по затылку. – Ты че, придурок, болтаешь всякую ерунду? Иди, помоги сестре.
Моя старшая сестра в это время таскала воду из речки. Ее лицо было серьезное и озабоченное. Я тоже взял в руки ведра и пошел рядом за ней.
– Бабушка не умрет, правда? – умоляюще спросил я. – Умирают больные. А она же выздоровела.