Тенденция. Не просто статистическая погрешность. Ускоренное появление реальных, объективных микросимптомов задолго до срока. Взрывной рост психосоматики: необъяснимые боли (головные, в спине, суставах), головокружения, парестезии, изнуряющая бессонница. И повсеместная тень – депрессия, тревожные расстройства, панические атаки, частота которых среди «Знающих» зашкаливала по сравнению с контрольными группами «Незнающих» с аналогичными рисками (если такие данные вообще можно было найти – «Вердикт» их не афишировал).
Елена открыла официальный портал «Вердикта». Раздел «Статистика эффективности „Прогноза“». Безупречные графики. Кривые выживаемости, идеально совпадающие с предсказанными моделями. Процент ложноположительных/ложноотрицательных результатов – доли процента. Успешные истории «Знающих», успевших совершить главное в жизни благодаря раннему предупреждению. Все гладко. Все научно. Все рационально.
Но под этой гладью статистики Елена ощущала подвох. Глубинный, системный. Как трещину в фундаменте здания, которое кажется незыблемым. Знание, которое должно было давать силу, оборачивалось ядом. Оно не просто предсказывало будущее – оно, казалось, формировало его. Формировало через страх. Через всепоглощающий, хронический стресс, который бил по самым уязвимым точкам организма.
Ее мысли прервал тихий стук в дверь. Вошла медсестра, лицо необычно бледное.
– Доктор Соколова? Вас срочно просят в детское отделение. Палата 314. Пациентка Карина М.
Карина М. 14 лет. Елена помнила этот случай. Редкая генетическая мутация, резко повышающая риск ранней семейной формы Альцгеймера. Родители – оба «Незнающие», но после долгих мучительных раздумий решили проверить дочь. «Чтобы подготовиться», – сказала мать, ее глаза были полны слез. «Чтобы успеть ей помочь», – добавил отец, сжимая кулаки. Елена, как ведущий специалист по нейродегенерациям, подписала направление на «Прогноз». Результат пришел вчера: *Высокая вероятность (99.7%) развития ранней формы болезни Альцгеймера. Ожидаемое начало симптомов: 19—21 год. * Пять лет отсрочки.
Елена вошла в палату. Воздух был густым от тишины и отчаяния. Родители стояли у окна, мать беззвучно плакала, отец обнимал ее, его лицо было каменным. На кровати сидела Карина. Вернее, не сидела. Она застыла.
Девочка сидела, прислонившись к подушкам, глаза широко открыты, устремлены в пустоту перед собой. Ни моргания, ни реакции на свет. Одна рука неестественно вытянута вдоль тела, другая замерла на полпути к плюшевому коту, лежавшему на полу. Пальцы были слегка согнуты, будто застыли в попытке схватить игрушку. Дыхание ровное, но поверхностное. На лице – абсолютная пустота. Ни страха, ни печали, ни гнева. Ничего.