Он говорил спокойно. Как анатом – о строении трупа. Как хирург – о разрезе.
Паулин отступила на шаг. Воздух между ними сгустился. Она пыталась найти, за что зацепиться – хоть за что-то в себе.
– А ты? Что ты хочешь, Лирхт?
Он приблизился. Глаза – как металл.
– Я хочу, чтобы ты перестала прятаться за чужой злостью и признала свою.
– Зачем? Чтобы ты мог ею управлять?
– Нет. Чтобы ты сама смогла.
Она отвернулась, но он не дал ей уйти. Рука легла на её плечо – не грубо, но твёрдо. Паулин замерла. Тело будто взбесилось – сердце билось в горле, ладони вспотели, дыхание сбилось.
– Ты думаешь, я играю с тобой? – его голос стал ниже, почти интимным. – Если бы я хотел сломать тебя – ты бы уже лежала в пыли. Но мне интересна та, кто встаёт. Снова и снова.
Она не выдержала. Что-то внутри сорвалось – истерично, нерационально. Оттолкнула его, но не с силой – с болью, с тем захлёстом эмоций, что приходит перед срывом. Грудь вздымалась тяжело, как после бега. В глазах заблестело – не от слёз, от безумия, что ползло изнутри. Губы дрожали. Паулин хотела закричать, ударить, исчезнуть – всё сразу. Это было не просто отчаяние. Это было нечто иное. Нечеловеческое. Лирхт нахмурился. Он не понимал, откуда такая реакция. Списал на нервы. На юношеский бунт. На гормоны. Он не знал, что тело Паулин в эти секунды медленно, но верно начинало менять себя. Незаметно. Но необратимо.
– Прекрати. Ты лезешь под кожу, ты выворачиваешь меня. Я не знаю, кем ты меня видишь – но я не та. Я не хочу быть ею.
Он шагнул назад.
– Но ты уже ею стала. И чем быстрее ты это примешь, тем меньше крови потратишь.
– Ты… – голос Паулин дрогнул. Она не договорила. Слёзы, рвущиеся изнутри, будто заглушили слова. – Ты не имеешь права говорить так, будто знаешь меня. Тебе просто удобно, чтобы я молчала и подчинялась!
Она ударила его кулаками в грудь – не сильно, но с отчаянием того, кто больше не знает, куда деть себя. Раз, второй…
Вместо того чтобы отступить, Лирхт резко поднял руку – не в ярости, но в контроле. Его ладонь чётко, отточенно ударила её по щеке. Не с силой, способной сломать, но с резкостью, способной остановить.
– Приди в себя, – сказал он. Глухо. Без ярости. Как диагноз. Как пощёчина реальности.
Паулин замерла. Щека вспыхнула жаром, будто кожу опалили. Несколько секунд – и в глазах защипало. Слёзы вырвались, предательски. Она развернулась, не выдержав его взгляда, и побежала прочь, почти вслепую, сквозь двор, в ночь, которая не скрывала – а обнажала. Тени за её спиной вздрогнули. Камень под ногами казался зыбким.