– Не чувствую рук и ног.
– Они на месте. Вас собрали по частям.
– Чувствительность восстановится?
– Сейчас не могу вам ничего обещать. Мы сделаем все, что от нас зависит, – говорит он и слабо улыбается.
Рут пришла вечером, с букетом камелий, и поставила их в стеклянную вазу с водой. Она плакала, потом успокоилась – села на кровать и долго смотрела на своего парализованного любовника. Она бросила его на сорок девятый день, когда коллега принес ему матрас от пролежней. Матрас был весь из небольших секций, которые надувались поочередно электрическим насосом. Когда одна часть надувалась, другая обязательно сдувалась и издавала звук, знакомый тем несчастным, кому приходилось ходить по трупам.
II
Эдик родился далеко на Востоке, и был там лучший в своем деле почти двадцать лет, пока там не построили Театр. А когда его построили, то потянулась туда безработная орда с Запада: оркестранты, певцы, артисты балета, дирижеры, костюмеры, режиссеры и прочие. Потянулись за длинным рублем, за новой жизнью, за признанием – да кто их знает за чем еще!.. Эдик, как завороженный, смотрел на все это действо: на месте голой сопки возникла стеклянная громада, в которой даже ночью не гасился свет, а на ней, огромными буквами: «Андреевский театр»! С тех пор мечтой его стало непременно попасть туда. Он начал плохо спать: долго ворочался в кровати, а ближе к утру, когда небо начинало сереть, предательски обнажая все то, что скрывала ночь, засыпал, и видел один и тот же сон: буквы на здании оживают, спрыгивают со стены, несутся к нему и, схватив, вприпрыжку бегут с ним обратно к театру. Потом самая первая буква «А» с красивым вензелем, проходящим через самую ее середину, берет Эдика и швыряет на карниз, где теперь вместо названия торчат огромные золотые гвозди. Он летит долго, как будто целую вечность, цепляется за один из золотых гвоздей воротником и повисает на нем. Буквы где-то очень далеко внизу показывают на него пальцами и хохочут. Лицо Эдика расплывается в блаженной улыбке, ведь теперь на театре – он! И попробуйте только снять его оттуда!
Но снова безжалостный будильник! Ржавым клинком впивается в белое сахарное тело его сна и разрушает волшебство совокупления Эдика с ним. Ему пора вставать – сегодня он идет на консультацию к Мэтру, гобоисту, приехавшему работать в театр из самого Петерборо! Эдик, не выспавшийся, засовывает себя в тапочки и идет в туалет: «шлеп- шлеп-шлеп» по старому линолеуму. Потом, умываясь в ванной, смотрит в зеркало и говорит себе: «Я смогу, я смогу…»