Когда же чаяния скорого конца света не оправдались, и Церкви пришлось существовать в этом мире достаточно долгое время, за которое она значительно увеличилась численно и распространилась на больших территориях, ей пришлось пройти процесс «социализации и овеществления идеала». Ее внутреннее любовное единство должно было получить некоторое внешнее выражение и закрепление. Ибо «не будучи только обществом, в него не вмещаясь и им не исчерпываясь, она существует, тем не менее, именно как церковное общество, имеющее свои признаки, свои законы и грани»>45.
Власть епископа в Церкви явилась таким внешним выражением единства. Возникшая иерархия образовала церковную структуру. Выработка внешних форм церковной жизни не могла не затрагивать в той или иной степени и внутреннего содержания, и целостного образа церковной соборности. Процесс, в котором дух соборности обретает плоть и кровь, не менее важен для конечного целостного образа, чем исходный дух, и если в этом процессе культивирование плоти возобладает над движением духа, то он чреват оскудением полноты жизни.
Очень важно, усваивается ли понятие о личном обладании благодатью священства, или же священству указывается основание и цель в общественном служении, в церковной жизни всего народа. Различное понимание апостольского преемства в Западной и Восточной традициях христианства является одним из определяющих условий, формирующих ту или иную интерпретацию «кафоличности».
На Западе под ним «подразумевалось личное преемство власти, восходящее к апостолам и получаемое епископами при рукоположении через возложение рук (…) В православном понимании это преемство всегда обусловлено единством церковной веры (…) Вне Церкви нет и преемства, а само преемство есть знак единства веры, а не «магическое свойство некоторых личностей-епископов (…) Преемство, таким образом, существует в рамках всей Церкви, как целого, а не на уровне отдельных личностей (…) только в контексте евхаристического собрания верных обнаруживается «дар Истины», которым наделены епископы»>46.
Таким образом, выводы относительно экклесиологического принципа соборного единства, выражающего кафолическую природу Церкви, можно свести в следующие пункты: 1) Соборность есть неотъемлемая черта Церкви, как богочеловеческого организма; теряя соборную природу, сообщество верующих перестает быть Церковью. 2) Соборность предполагает триединство свободы, целостности и любви, «но любовь из них больше» (1 Кор. 13:13). 3) Онтологическим основанием соборного единства является жизнь Святого Духа, открывающаяся во взаимной любви христиан, дарующей как свободу, так и целостность, и прежде всего – в таинстве Евхаристии, соединяющем собрание верных в единое Тело Христово. 4) Внутренняя структура церковной общности, как выражение церковной природы Церкви, вырастает из потребностей литургического действия. Различие прав, обязанностей и функций внутри Церкви, различие благодатных даров в ней определяется различием мест в общем служении и своеобразным характером тех или иных частных служений в рамках общего. 5) Те или иные благодатные дары, принимаемые и передаваемые отдельными личностями, не имеют смысла на уровне этих личностей, как обособленных индивидов, они реальны лишь в контексте целостного единства церковной общности. 6) Как следствие из предыдущего пункта, – действия, совершаемые «отдельными» людьми по особо сообщенной им благодати, есть, в сущности, действия церковные, ибо благодать, действующая в них, есть достояние всей Церкви, как целого. 7) Все «частные» дела веры, вплоть до личного «обожения», носят не единоличный, а церковно-личный характер соборного действия.