Наше статья сегодня именно об этом: о новой находке его работы, позволяющей иначе взглянуть, в целом, на его творчество, и на последнее итоговое десятилетие его, в частности. Но все по порядку, ибо введение в научный оборот новой его работы – дело крайне непростое и ответственное. Мы должны обратиться ко всему его жизненному и творческому пути и найти место нашей находке, во многом переосмыслив его. Тем более, что волею судеб оказавшись между «молотом и наковальней» ярлыков «венециановца» и «брюлловца» он незаслуженно был лишен художественной индивидуальности и, на наш взгляд, неправильно понят. Осуществленный им итоговый синтез «заветов» как одного своего учителя, так и второго, практически остается неизученным до сих пор.
Однако творчество любого человека невозможно вырвать из контекста его жизни. Любой творческий путь не будет правильно понят и истолкован, если нет проведенной параллели с событиями жизненного пути. Именно поэтому в нашем анализе творчества Тыранова мы будем отталкиваться, прежде всего, не от «художественных фактов», а от событийных фактов его жизни, а также от исторических фактов.
Начнем мы наш обзор его творческого и жизненного пути с одного изображения совсем юного Алексея – со все той же картины, с которой и началось серьезное изучение творчества Тыранова еще в Калининской областной картинной галерее в конце 20 века – со «Спящего мальчика» (После 1824 и до 1831. Тверская областная картинная галерея). Именно она и послужит нам путеводной нитью по его творчеству и даже некой метафорой если не его творческого пути, то жизненного точно.
Долгие годы автор этой работы был неизвестен, как неизвестен был и изображенный на нем мальчик-подросток. Но это первый из дошедших до нас портретов Алексея Тыранова, тогда еще подростка. А столь проникновенного его нарисовал друг и соученик по «венециановской» школе Никифор Степанович Крылов (1802–1831), скорее всего в середине 1820-годов. Алексею здесь – около 17 лет. Именно их двоих, Никифора Крылова и Алексея Тыранова, Венецианов разглядел в 1824 году и забрал в свою Сафонковскую художественную школу за «способности чрезвычайные».
Не правда ли, очень любопытно, что юный художник изобразил своего друга именно в блаженном сне – глубоком, натруженном, скорее всего во время занятий; но удовлетворенном и безмятежном. Это скорее не сон, а грезы наяву: мальчик не лежит, а прислонился щекой к спинке кресла… и дремлет. И видит сны из мира художественных грез, где он оказался волею провидения и своего дарования. Именно такою виделась, похоже, еще в середине 1820-х годов Крылову судьба бесспорного дарования «венециановской школы»…