Саквояж и всё-всё-всё. Всё, что было в саквояже - страница 63

Шрифт
Интервал


***

Она пришла ровно в назначенное время. В нашем ремесле точность – не вежливость, а главный инструмент. Она отсекает лишнее как скальпель. Стрелки настенных часов – тяжёлых, дубовых, с пожелтевшими римскими цифрами, висевших прямо над моим столом, – сошлись на отметке 12 с сухим, безжалостным щелчком именно в тот момент, когда Волковский, как заведённый автомат, распахнул перед Л. дверь моего кабинета.

Она вошла и тут же прикрыла нос тыльной стороной ладони, на секунду задержав дыхание. Да, у меня всегда пахло папиросным дымом, а ещё казёнными чернилами и страхом. Страх – это ведь особая субстанция, почти материальная. Он просачивается сквозь толстую штукатурку, въедливой пылью оседает на книжных корешках, застывает в жирных чернильных кляксах на протоколах допросов. В моём кабинете этот запах был особенно густым, многослойным, как старое вино. Мне доставляло определённое профессиональное удовольствие наблюдать, как посетители чуяли его. Как он действовал на них прежде, чем я успевал произнести хотя бы слово.

Но она выглядела иначе. Не хуже и не лучше, а именно… иначе. Словно за эти три бесконечных дня она переплавилась в каком-то внутреннем огне и вышла из него – закалённой. Усталость в глазах, та, что была на грани паники, сменилась какой-то странной, почти торжествующей решительностью. Такой, с какой идут не на допрос, а на эшафот, уже зная, что победа одержана.

– Садитесь, – я указал на кресло.

Она села. Не так, как в прошлый раз, – не вжимаясь в спинку, а наоборот, подавшись чуть вперёд, будто это она сейчас будет вести допрос. Чуть заметная, резкая складка между бровей выдавала колоссальное внутреннее напряжение.

– Итак? – я закурил, стараясь вернуть себе привычную роль хозяина положения. – Вы уж простите. На правах хозяина.

Я нарочито медленно покрутил пальцами папиросу, выпуская дым ей в лицо. Старый приём, но обычно работает.

– Вы думаете, что знаете всё, – начала она тихо, и дым, коснувшись её лица, послушно разошёлся в стороны, не заставив её даже моргнуть. – На самом деле вы знаете так мало.

Она смотрела не просто в глаза – она смотрела прямо в душу. Пронзительно и безжалостно, с той степенью проникновения, на которую не способен ни один рентгеновский аппарат. В её глазах была странная, невозможная смесь жгучей боли, ледяного презрения и какого-то почти материнского, всепрощающего сострадания.