***
«… – Знаете, товарищ Кротов, вы же не всегда таким были.
Я помню, как разозлился. Ударил этой самой папкой с её личным делом по столу так, что подпрыгнула чернильница. А она продолжала, не испугавшись:
– У вас глаза живые. Я вижу. Значит, не всё ещё умерло.
Я её выгнал. Пил полночи, до тошноты. А наутро допрашивал какого-то бедолагу-инженера – особенно жёстко, с каким-то остервенением, будто мстил ему за её слова.
***
Следующий допрос был ещё через три дня. Она принесла с собой книгу – маленький, зачитанный томик Чехова. Молча положила на край моего стола:
– Вам полезно будет. Прочтите на досуге.
Абсурд. Полнейший абсурд – подозреваемая приносит следователю книги и даёт советы. Я начал орать. Орал долго, срывая голос. Она молчала, ждала. А потом, когда я выдохся, тихо сказала:
– Кричите. Вам, наверное, очень больно.
Книгу я всё-таки взял. Читал ночью, впервые за много лет. «Палата № 6» – это была даже не насмешка, это был диагноз. Утром я смотрел в зеркало и отчётливо видел в нём доктора Рагина. Мы все тут – в одной большой палате. И я в ней – главный санитар.
***
На четвёртом допросе я вдруг по-настоящему заметил её руки. Тонкие, с длинными пальцами. Я вдруг представил, как она этими руками вышивала, перелистывала хрупкие страницы книг, наверное, обнимала маму. Создавала что-то. А я своими руками – подписывал ордера на арест, протоколы, приговоры. И стрелял в затылок.
***
Пятый допрос был совсем коротким. Я просто указал ей на дверь. Она остановилась уже на самом пороге:
– Вы ведь знаете, что я права. Потому и злитесь.
В ту ночь я сжёг в пепельнице списки тех, кого планировал арестовать в ближайший месяц. Не из-за неё – из-за себя. Из-за того, что она, как в зеркале, просто показала мне меня настоящего. Показала, как удобно и просто быть винтиком. И как невыносимо больно снова становиться человеком.
Но теперь мне не страшно. Теперь я знаю – глаза у меня и вправду живые. Она правду сказала».
***
Дарья медленно, с сухим шелестом, перевернула страницу.
«Я убивал. Не на войне, не защищаясь. Просто убивал. За идею, из чувства долга, по приказу начальства и даже, бывало, от скуки. Я помню каждое лицо, каждый последний взгляд. Странно, но больше всего мне в память врезались не глаза, а руки моих жертв. Дрожащие, умоляющие, бессильно цепляющиеся за жизнь.