– Тётка Прасковья, это я, Лёшка. – Он снял шапку, пригладил рукой торчащие волосы.
– Какой это Лёшка? – Она встала, взяла ухват, угрожающе выставила его перед собой.
– Сын Мирона из Богородицкого. Помните, мы с отцом к вам приезжали…
Тётка прищурилась, вглядываясь в лицо Лёшки. Потом опустила ухват, подошла ближе.
– А… Вырос ты, не узнаешь… А отец-то где?
– Убили.
Она покачала головой, прикрыв рот сухой ладошкой.
– А мать?
– И матери нет.
– Ох, горе-то какое, – бабка Прасковья пошамкала беззубым ртом. – Сирота ты, сирота…
Она осторожно провела пальцами по поседевшим вискам Лёшки, взяла его за руку, подвела к столу.
– Что-то одёжка у тебя сырая…
– Да, оступился в канаву…
– А… Ну ладно… Скидай одёжку, пока печь тёплая, высушу.
Она достала из сундука ношеную, но чистую рубашку, широкие штаны, серый заштопанный свитер.
– Переоденься. Это сынка моего, Сашки, – она встряхнула одежду. – Он, соколик, как ушёл на фронт прошлым летом, так ни слуху от него, ни духу. Может, уже и косточки его давно сгнили…
Она тихо всхлипнула, усадила Воробушка за стол. Поставила перед ним варёную картошку в миске, солёные огурцы, положила горбушку хлеба.
– Поешь пока.
Воробушек сглотнул слюну, только сейчас почувствовав голодное подсасывание под ложечкой. Он жадно накинулся на еду, набил рот, быстро зажевал, задвигал ртом и тут же закашлялся.
– Куда бежишь? – проворчала бабка. – Чай не холодец. Прожевать надо.
Лёшка вспомнил, как в прошлом году, когда он с отцом был у бабки Прасковьи, они ели вкуснейший с луком и чесноком студень. В избе пахло прелым мясом, подгорелой шерстью и варёными костями. Проголодавшиеся в дороге, они громко чмокали, всасывали желеобразные куски губами, урчали, словно довольные коты, смакующие свежую сметану.
Вечером Воробушек рассказал бабке Прасковье о погибшем отце, сожжённой деревне, матери и братьях. О том, как ходил по деревням, побирался, спасаясь от голода, спал то в сараях, то на сеновалах. Умолчал он только про отряд Володина и ночной бой на реке.
Тётка Прасковья слушала молча, поджав губы. А потом неожиданно спросила:
– А ты чего в моём сарае-то спрятал?
Воробушек вздрогнул, заморгал глазами.
– Ладно, – примирительно проворчала старушка, – это не моё дело. Но не думай, что я слепая. Видела, как ты по двору шастал, в сарай заходил. А прошлой ночью слышала, как на Угре стрельба сильная была. Говорят, бой там был. Окруженцы к своим прорывались. Полицаи уже бегают по округе, уцелевших солдат ищут. И тебя вон как приложило, – бабка кивнула на кроваво-красный шрам на щеке мальчишки. – Не посмотрят, что ты мал и худ. И не поверят, что щепкой оцарапался. А найдут, что в сарае спрятал, сразу вздёрнут на воротах. Да и меня вместе с тобой…