В углу комнаты.
Там, где секунду назад зияла лишь пустота, сгущенная тень от комода…
Теперь стояла Она.
Анна.
Та самая, что являлась ему в кошмарах, мучительных и неотвратимых. Но теперь она была не сном. Она была здесь. Вода. Её светлое платье – то самое платье – было промокшим насквозь. Тёмным, тяжёлым, прилипшим к телу. С неё буквально лило. Прозрачные струйки, тёмные пятна на ткани… Вода капала с кончиков её тёмных волос, с пальцев рук, свисавших как плети, стекала по складкам платья и падала на пыльные половицы с тихим, мерзким плюханьем… плюх… плюх.... Уже образовывалась небольшая, но растущая лужа, чёрное зеркало на полу, отражавшее тусклый свет лампы и жуткую фигуру.
Лицо Анны было бледным, как лунный свет за окном, глаза – огромными, тёмными, бездонными колодцами. И её губы. Её бледные, чуть синюшные губы – шевелились. Не смыкаясь. Беззвучно. Формируя слова, которые Леон услышал не ушами, а где-то внутри черепа, холодным эхом:
«Там… где кончаются карты...»
Фраза повисла в ледяном воздухе комнаты, смешавшись со звуком капель и завыванием ветра, который теперь казался торжествующим рёвом. Леон стоял, пригвождённый к месту, между распахнутым в ночь окном, где замерла фигура-указатель, и мокрым призраком в углу, провозглашавшим конец всех известных ему миров. Карты – его личные, Себастьяна, всего человечества – обрывались здесь. В номере 7 отеля «Последний Приют». У края лужи, растущей из платья мёртвой девушки.
– Анна? – имя сорвалось с его губ едва слышным шёпотом, больше похожим на хрип выброшенного на берег утопающего.
Его разум метнулся, пытаясь нащупать хоть какую-то опору в этом безумии. Призрак? Но призраки не пахнут тиной и стоячей водой.
Галлюцинация? Слишком реальны были леденящий воздух и тяжесть её присутствия.
Посланница? Но откуда? Из каких глубин забвения или… Вечности?
Что бы это ни было, бессилие и отчаяние сменились неудержимым порывом. Он шагнул вперед. Босые ступни ощутили леденящую сырость пола. Капли, падавшие с её вытянутых пальцев, не просто создавали лужи. Они оставляли на пыльном дереве сложные, быстро растущие узоры – тёмные острова, разделённые тонкими проливами. Целый архипелаг её горя и боли, материализованная на полу комнаты №7.
– Почему ты не сжёг их? – Голос, безусловно был её.
Узнаваемый до мурашек. Тот самый, что звучал и в смехе, и в шёпоте. Но исходил он не из дрожащих губ этой сущности. Он звучал из тёмного угла за комодом, из щели под дверью, из самого скрипучего паркета, из вихря за окном – из всех углов комнаты и отеля сразу, сливаясь в один пронзительный хор скорби и укора.