Леон машинально сунул замёрзшую руку в карман пальто, нащупал знакомый твёрдый уголок и достал небольшой кожаный блокнот. Открыл первую страницу. Ещё совсем недавно она была безупречно белой, чистым листом возможностей. Теперь же на ней проступали водяные пятна – круглые, причудливо расползающиеся по волокнам бумаги. Они напоминали ему лунные кратеры на снимках из космоса: холодные, безжизненные вмятины на когда-то нетронутой поверхности. Он осторожно, почти с благоговением, провёл подушечкой пальца по одному из размокших участков. Бумага отозвалась хрупким, податливым шелестом, края пятна слегка приподнялись. Касание было тревожным – казалось, ещё чуть-чуть, и тонкий слой целлюлозы расползётся в кашицу, унося с собой всё, что могло быть на ней записано. Но страница была пуста. Только эти немые свидетельства вторжения влаги, этого небесного архипелага на карте его личного пространства.
«Так и карты мира, – пронеслось в голове, – все эти тщательно вычерченные границы, названия столиц, извивы рек и горные хребты… Однажды они все превратятся вот в такую кашу. В бесформенные потёки краски на размокшей бумаге времени. Ничего не устоит перед этим всеобщим размывом».
Он сомкнул блокнот, прижал его ладонью к груди, к дневнику Анны, словно пытаясь защитить от сырого дыхания дождя, от этой навязчивой мысли о конечной тщете всех человеческих чертежей и расписаний. Голос динамика снова заскулил в такт падающим каплям.
Именно тогда, когда и без того рассеянный, погружённый в свои мысли взгляд Леона, скользивший по серой водяной пелене, начал терять фокус, он заприметил её, стоявшей немного поодаль.
Фигура возникла внезапно, как мираж средь знойных песков сахары. Женщина. Она стояла абсолютно неподвижно, странный островок бездействия в потенциальном потоке людей, которых сейчас впрочем не было. Ни зонта, приподнятого в защиту против небес, ни сумки, прижимаемой к телу для защиты – ничего, что указывало бы на цель или движение. Вернее сказать, зонт у неё был. Жёлтый зонт с какими-то зелёными рисунками, висел на поясе. По причинам, остававшимся для Леона загадкой, женщина не желала его использовать.
Она была подобна статуе, заворожено глядящей в небо. Дождь, тот самый ливень, что смывал расписания и превращал асфальт в бурлящее зеркало, обрушивался на неё с неослабевающей силой. Тяжёлые струи стекали по её тонкому лицу, огибая точённые скулы, собираясь на подбородке и падая вниз. Но на её лице не было ни тени дискомфорта – ни морщин, ни наморщенного носа, ни прищура. Её глаза, широко открытые, смотрели куда-то сквозь дождь и здания, будто наблюдая не за каплями, а за чем-то иным, далёким и невидимым. Казалось, для неё это была не просто вода, а материализация чужих, навсегда утраченных или так и не рождённых мыслей, струящихся по её коже, пытающихся просочиться внутрь.