Так началась их история – не с признаний, не с поцелуев, не с бурь. А с молчаливого присутствия. Он появлялся каждый вечер. Садился рядом. Иногда приносил тёплую лепёшку, иногда – апельсин. Иногда – ничего. И каждый раз она уходила с ощущением, что в этом городе ей теперь есть куда возвращаться. Как будто они оба знали: ещё рано. Но уже началось.
Гёкхан. Её Гёкхан. Хотя тогда она ещё не знала, как его зовут. Только чувствовала, как невидимые нити уже связывают их. Мелисса не знала, что это. Не знала, кто он. Но в сердце поселилось странное чувство – предвкушение. Как будто город, наконец, услышал её. И отозвался. Потому что, как она позже напишет в письме, «иногда любовь приходит не громко. Она просто садится рядом и смотрит на воду».
Иногда любовь не заявляет о себе громко. Она просто сидит рядом. И смотрит на Босфор. И с этого момента чужой город перестаёт быть чужим. Он начинает пахнуть судьбой.
На следующий день воздух пах уже иначе. Весенний Стамбул был капризен, как ребёнок: то окутывал лёгким тёплым ветром с запахом морской соли и жасмина, то бросал в лицо прохладный поток срывающегося дождя. Мелисса шла по набережной, медленно, будто боялась разбудить город, и вглядывалась в лица прохожих – все казались куда-то спешащими, даже улыбки были вырваны из потока дел.
Её шаги гулко отдавались в мокрых булыжниках у воды. Где-то за спиной перекликались торговцы, звякали чайные стаканчики, играли мальчишки в мяч – и всё это казалось киноплёнкой, в которую она случайно попала. Как актриса без роли. Без текста.
Но внутри – что-то менялось.
Она часто возвращалась к той самой лавочке. Это стало её обрядом. После утреннего кофе в крошечном кафе у старого армянина с мягкими руками, после медленного обхода рыночной улицы, она шла туда – к Босфору. Просто сидела, не ожидая никого, но с каждым днём ощущая – здесь что-то будет. Или уже есть.
В один из таких дней она осталась там до самого вечера. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в бронзово-розовые оттенки, а город начинал звучать иначе – звонче, глубже. Люди возвращались домой. Усталые матери тащили за руки сонных детей. Мужчины курили у витрин, а чай всё продолжал литься – красный, горячий, вечный.
Она села на ту же лавку, завернувшись в пальто потуже. На коленях – тетрадь с записями на русском. Она не писала ни строчки. Просто держала ручку – будто боялась, что одно слово испортит хрупкое молчание между ней и городом.